Я подошла к ней и обняла:
– Я люблю тебя, Констанция.
– Ты хорошая девочка, Маркиса, – сказала она.
И тогда я пошла разговаривать с Чарльзом. Разговор, я знала, дастся мне нелегко, время вежливых разговоров почти упущено, но все же разок попробую. Даже сад утратил красоту: там, возле яблонь, маячил Чарльз, и яблони согнулись и искривились. Я спустилась с крыльца и медленно направилась к Чарльзу. Я пыталась пробудить милосердие в своей душе, ведь говорить надо по-хорошему; но стоило мне вспомнить, как это огромное белое лицо глазеет и ухмыляется, мне хотелось лишь одного: бить, дубасить, колотить – лишь бы лицо исчезло, мне хотелось увидеть в траве хладное тело и топтать, топтать его… Но милосердие в себе я все же пробудила и медленно подошла к Чарльзу.
– Брат Чарльз, – окликнула я. Он повернулся. И мне опять захотелось, чтобы он умер.
– Брат Чарльз…
– Что тебе?
– Я хочу попросить вас: уезжайте, пожалуйста.
– Ладно, – сказал он. – Считай, что попросила.
– Прошу, уезжайте. Вы уедете?
– Нет.
Больше мне сказать было нечего. Из его кармана свисала папина золотая цепочка от часов: нацепил, несмотря на помятое звено; и часы папины наверняка в кармане. Завтра он непременно наденет папин перстень с печаткой и, возможно, заставит Констанцию надеть мамино жемчужное ожерелье.
– От Ионы отвяжитесь, – сказала я.
– Еще неизвестно, кто из нас двоих останется здесь через месячишко: ты или я.
Я бросилась к дому, ворвалась в папину комнату и туфлей ударила по зеркалу над комодом – оно треснуло поперек. Тогда я ушла к себе и заснула у окошка, положив голову на подоконник.
* * *Все эти дни я хорошо помнила, что надо быть добрей к дяде Джулиану. Я его жалела: он почти не выходил из комнаты, получал на подносе и завтрак, и обед и лишь к ужину выбирался в столовую – под презрительный взгляд Чарльза.
– Кормила б его с ложки, что ли? – говорил Чарльз Констанции. – Он же выпачкался с головы до ног.
– Простите, я нечаянно, – дядя Джулиан глядел на Констанцию.
– Впору слюнявчик надевать, – смеялся Чарльз.
По утрам на кухне Чарльз уминал все подряд: и ветчину, и картошку, и яичницу, и горячие булочки, и пончики, и гренки, а дядя Джулиан дремал над остывающим молоком в своей комнате; порой, когда он звал. Констанцию, Чарльз говорил:
– Да скажи, что занята! Он под себя ходит, а ты пляшешь вокруг целыми днями. Помыкает тобой, как хочет!
В эти солнечные утра я старалась позавтракать до прихода Чарльза; если не успевала – забирала тарелку и садилась доедать на траву под каштаном. Как-то я подошла к окну дяди Джулиана с нежным, свежим листом каштана и положила на подоконник. Я стояла на солнышке и заглядывала в темную комнату: он лежал неподвижно, и ему снились сны – причудливые сны старого дяди Джулиана; надо быть к нему добрее. Я пошла на кухню и сказала Констанции:
– Испеки дяде Джулиану к обеду мягкий пирожок.
– Констанция сейчас занята, – произнес Чарльз с набитым ртом. – Твоя сестра и так батрачит, разгибая спины.
– Испечешь? – спросила я снова.
– Прости, дел много.
– Но дядя Джулиан умирает.
– Констанция очень занята, – сказал Чарльз. – Беги, играй.
* * *Однажды я пошла вслед за Чарльзом; дальше черного камня мне дороги не было: сегодня не пятница и не вторник; я осталась у черного камня и смотрела на Чарльза, идущего по Главной улице. Он поболтал со Стеллой – она грелась на солнышке у порога кафе – и купил у нее газету; потом подсел к сплетникам – тут уж я повернулась и пошла к дому. Если мне доведется снова идти в лавку, Чарльз наверняка окажется среди злобных зевак. Констанция возилась в саду, дядя Джулиан спал в каталке на припеке; я тихонько присела на скамейку, и Констанция, не поднимая головы, спросила:
– Где ты была, Маркиса?
– Бродила. Где мой кот?
– Знаешь, хватит бродить, мы тебе запрещаем. Пора остепениться.
– Это кто же «мы» – ты и Чарльз?
– Маркиса, – Констанция обернулась ко мне. Она так и осталась стоять на коленях на земле, только сцепила руки. – Я до недавнего времени не осознавала, насколько я не права, что обрекла тебя и дядю Джулиана на затворничество. Зачем мы прятались от людей, почему не жили как все? Дядя Джулиан давным-давно мог бы лечь в больницу, там хороший уход, там есть сиделки. А тебе, – она беспомощно развела руками. – Тебе пора иметь поклонников, – вымолвила она наконец и рассмеялась. Даже ей подумать смешно.
– У меня есть Иона, – сказала я, и мы принялись смеяться вместе, дядя Джулиан вдруг пробудился и тоже закрякал по-стариковски.
– Ты глупейшая на свете глупышка, – сказала я Констанции и отправилась искать Иону. Пока я бродила, вернулся Чарльз, принес газету и бутылку вина – себе к ужину, принес он и папино кашне – я накрепко примотала им калитку, чтобы Чарльз, хоть и с ключом, не мог вернуться обратно.
– Я мог бы этот шарф носить, – произнес он раздраженно; я сидела на огороде среди листьев салата возле спящего Ионы, но явственно слышала голос Чарльза. – Вещь дорогая и по цвету мне подходит.
– Это отцовское кашне, – сказала Констанция.
– Кстати, на днях я намерен перебрать всю его одежду. – Он замолчал: усаживался, должно быть, на мое место. Потом небрежно продолжил:
– Да, еще, пока я здесь, надо бы просмотреть бумаги твоего отца. Вдруг там что-нибудь важное?
– Только не мои, – произнес дядя Джулиан. – Пусть этот молодой человек не вздумает прикасаться к моим бумагам.
– Я даже кабинета твоего отца не видел, – сказал Чарльз.
– Мы туда редко заходим, там с тех пор никто ничего не трогал.
– Кроме сейфа, конечно, – уточнил Чарльз.
– Констанция?
– Что, дядя Джулиан?
– Пускай мои бумаги достанутся тебе. И чтоб никто, слышишь, никто к ним не прикасался!
– Хорошо, дядя Джулиан.
Сейф с деньгами мне открывать не разрешалось. Просто зайти в кабинет можно, но мне там не нравилось – я и к двери-то никогда не подходила. Нечего Констанции впускать Чарльза в папин кабинет, у него и без того папина спальня, и папины часы с цепочкой, и папин перстень с печаткой. Нелегко, наверно, быть демоном и призраком, даже Чарльзу это непросто: следи непрестанно, чтоб маска не сползла, иначе узнают в тебе демона и прогонят; и за голосом следи, и за выражением лица, и за повадками – а то выдашь себя и пропал. Интересно, предстанет он в своем истинном обличье, если умрет? Похолодало; Констанция, должно быть, повезла дядю Джулиана в дом; я тоже пошла, оставив спящего Иону в зарослях салата. Дядя Джулиан судорожно сгребал свои бумажки в стопку, а Констанция чистила картошку. Чарльз топал наверху, и кухня без него показалась мне теплой, яркой, радостной.
– Иона спит в листьях салата, – сказала я.
– Кошачья шерсть – лучшая приправа к салату, – ласково отозвалась Констанция.
– Пора завести коробку, – провозгласил дядя
