– Ох, Маркиса, ты опять за свое.
Констанция сейчас рассердится – и на меня, и на коврижку; уберусь-ка лучше из кухни подобру-поздорову. Впереди все утро, но дом покидать не хочется, да и самое время поискать средство против Чарльза; я направляюсь наверх, а запах имбиря преследует меня почти до второго этажа. Чарльз оставил дверь в комнату приоткрытой – не настежь, но вполне достаточно, чтобы просунуть руку.
Я толкаю сильнее, дверь открывается, и глазам предстает папина комната – теперь это комната Чарльза. Постель за собой он убрал – видно, мать в детстве научила. Чемодан на стуле, но закрыт; есть его вещи и на комоде, среди папиных: там и трубка, и носовой платок – все, чем осквернил Чарльз папину комнату. Один из ящиков комода слегка выдвинут: все-таки Чарльз рылся в папиных вещах. На цыпочках почти бесшумно, а то Констанция внизу услышит – подхожу к ящику. Чарльз, верно, разглядывал папины вещи украдкой; узнай он, что я об этом пронюхала, непременно разозлится; значит, вещи из этого ящика наверняка обладают над Чарльзом величайшей властью, ведь они несут печать его вины. Я ничуть не удивилась, обнаружив, что он рылся в драгоценностях: в выдвинутом ящике оказалась обтянутая кожей шкатулка, а в ней, я знала, золотые часы с цепочкой, запонки и перстень с печаткой. Мамины драгоценности мне трогать не разрешалось, а про папины у нас с Констанцией речи не было, мы в этой комнате вчера даже не убирали; наверно, можно открыть шкатулку и что-нибудь вынуть?
Часы покоятся отдельно, на атласной подушечке, и молчат – не тикают; возле них змейкой свернулась цепь. К перстню я не притронулась, от перстней и колец все внутри сжимается, стягивается проволокой, колец не разомкнуть, они безвыходны; а вот цепочка от часов мне понравилась, стоило вынуть – она обвилась, прильнула к руке. Я бережно поставила шкатулку в ящик, плотно задвинула его и вышла, прикрыв за собой дверь; я отнесла цепочку к себе, и там, на подушке, она снова свернулась сонной золотой змейкой. Сначала я решила ее закопать, но пожалела: она и так долго лежала в темноте шкатулки в папином ящике, она заслужила место наверху, прибью-ка ее вместо упавшей с дерева книжки, пусть сияет там в солнечных лучах… Констанция на кухне пекла имбирную коврижку, дядя Джулиан спал у себя в комнате, Чарльз обследовал поселковые магазины, а я лежала на кровати и играла с золотой цепочкой.
* * *– Это золотая цепочка от часов брата, – дядя Джулиан, любопытствуя, вытянул шею. – Я полагал, что его похоронили при часах.
Чарльз трясущейся рукой протягивал цепочку, рука так и ходила ходуном на фоне желтой стены.
– На дереве! – Его голос тоже дрожал. – Я нашел ее на дереве, прибитую гвоздем! Господи Боже мой! Что у вас за дом?!
– Ерунда, – сказала Констанция. – Поверь, Чарльз, это сущая ерунда.
– Ерунда?! Конни, эта штука сделана из золота!
– Но она никому не нужна.
– Повреждено одно звено, – Чарльз все оплакивал цепочку. – А я мог бы ее носить. Какого черта вы так обращаетесь с ценными вещами? Мы могли бы ее продать.
– Зачем? – Констанция удивилась.
– Я-то был совершенно уверен, что его похоронили при часах с цепочкой, – сказал дядя Джулиан. – Брат не из тех, кто легко расстается с вещами. Полагаю, он просто не знал, что ее отобрали.
– Она дорогая, – Чарльз терпеливо объяснял Констанции. – Это золотая цепочка, она, вероятно, стоит немалых денег. Разумные люди не прибивают на деревья такие ценные вещи.
– Успокойся, обед остынет.
– Я возьму ее и положу обратно в шкатулку, – сказал Чарльз. Никто, кроме меня, не заметил, что он знает, где ей положено лежать. Он поглядел на меня. – Мы еще выясним, как цепочка попала на дерево.
– Ее повесила Маркиса, – сказала Констанция. – Садись обедать.
– Откуда ты знаешь? Про Мари?
– Она всегда так делает, – Констанция улыбнулась мне. – Глупышка-Маркиса.
– Неужели правда? – Чарльз медленно пошел к столу, не сводя с меня глаз.
– Брат любил себя чрезвычайно, – произнес дядя Джулиан. – Самовлюбленный человек и весьма нечистоплотный.
* * *На кухне все стихло; Констанция пошла укладывать дядю Джулиана, он всегда спал после обеда.
– Куда же денется бедняжка Мари, если сестра выгонит ее из дома? – спросил Чарльз у Ионы; тот прислушался. – Что станется с бедняжкой Мари, если Констанция и Чарльз ее разлюбят?
* * *Не знаю, с чего мне вдруг взбрело в голову, что Чарльза можно попросить – и он уедет. Я отчего-то решила, что достаточно попросить его повежливей; наверно, сам он об отъезде и не думает – значит, надо ему напомнить. И поскорее, иначе дом пропитается его духом насквозь – не смоешь, не вытравишь никогда. Дом и так уже пропах им, его табаком и лосьоном для бритья; братец целыми днями топает по всем комнатам, оставляет на кухне трубку, раскидывает повсюду перчатки, кисет и бесчисленные коробки спичек. Он ходит в поселок каждый день, приносит газеты и бросает их повсюду, даже на кухне, а там они могут попасться на глаза Констанции. Искрой от трубки он прожег обивку на стуле в гостиной; Констанция не заметила, а я решила ей не показывать, надеялась, что теперь оскорбленный дом отторгнет Чарльза сам.
– Констанция, он не говорил, что собирается уезжать? – спросила я одним прекрасным утром; Чарльз жил в доме уже три дня.
Констанция сердилась все больше и больше, когда я заговаривала о его отъезде; прежде она всегда слушала меня с улыбкой и сердилась только, когда мы с Ионой нашкодим; теперь часто хмурилась, словно вдруг взглянула на меня иными глазами.
– Я уже сто раз тебе говорила: не смей болтать глупости про Чарльза. Он наш брат, мы его пригласили, а уедет он – когда захочет.
– Дяде Джулиану от него хуже.
– Просто Чарльз старается отвлечь дядю Джулиана от печальных воспоминаний. И я с ним согласна. Дяде Джулиану надо больше радоваться.
– Зачем ему радоваться, если он все равно умрет?
– Я не исполнила свой долг, – сказала Констанция.
– Что такое долг?
– Я здесь пряталась, – Констанция говорила медленно, точно подбирала слова на ощупь. Она стояла у плиты в солнечных лучах – золотоволосая, синеглазая, но неулыбчивая – и медленно говорила:
– Из-за меня дядя Джулиан живет прошлым, бесконечно проживает тот ужасный день. И ты у меня совсем одичала; когда ты причесывалась в последний раз?
Я не позволю себе сердиться, а на Констанцию – тем более! Но чтоб он сдох, этот Чарльз! Констанцию нужно защищать, как никогда прежде; если я разозлюсь или отвлекусь, она запросто погибнет. Я осторожно начала:
– На Луне…
– На Луне, – Констанция обидно засмеялась. – Я сама во всем виновата. Я не понимала, что нельзя пускать все на самотек и бесконечно прятаться. Я виновата перед тобой и перед дядей Джулианом.
– Так-то твой Чарльз ступеньку чинит?
– Дяде Джулиану место в больнице, с нянями и сиделками. А ты… – Она широко раскрыла глаза, точно
