8
К ужину надо быть дома – это крайне важно. Я непременно должна сесть за стол вместе с Констанцией, дядей Джулианом и Чарльзом. Страшно представить, что они будут есть, разговаривать, передавать друг другу хлеб, а мое место пусто. Мы с Ионой шли по тропинке через сад; сумерки густели, а я, переполненная любовью и нежностью, смотрела на дом: наш дом прекрасен, он скоро очистится от скверны и тут вновь воцарятся лад и красота. На мгновение я остановилась, а Иона потерся о мою ногу и недоуменно мяукнул.
– Я смотрю на дом, – объяснила я; он поднял мордочку, и мы стали смотреть вместе. Крыша нацелена в небо, стены крепки и сплоченны, глазницы окон черны – прекрасный дом, еще немного, и он будет чист. Окна светятся лишь на кухне и в столовой: время ужинать, пора домой. Мне хочется быть там, внутри, и плотно затворить за собой дверь.
Я открыла дверь на кухню, и дом дохнул на меня злобой Чарльза – и как только человеку удается хранить в себе эту злобу так стойко? Его голос тек из столовой внятно и нескончаемо.
– …с ней надо делать, – говорил он. – Так дальше нельзя, это немыслимо.
Бедная Констанция, каково ей слушать этот нескончаемый вздор, еда-то стынет! Иона, опередив меня, вбежал в столовую, и Констанция сказала:
– Вот и она.
Я настороженно остановилась на пороге: поглядеть на них. Констанция в розовом, волосы красиво зачесаны назад; мой взгляд она встретила улыбкой, хотя – по всему видно – устала она Чарльза слушать. Дядю Джулиана на каталке Констанция придвинула вплотную к столу, а за воротник ему сунула салфетку; плохо, что мучают дядю Джулиана – мешают есть как вздумается. Ел он мясо с зеленым горошком – горошек из припасов Констанции; нарезанное крохотными кусочками мясо он перемешивал с горошком, давил тыльной частью ложки и превращал в кашицу, а потом пытался донести до рта. Чарльза он не слушал, но тот все бубнил:
– Решила вернуться? Что ж, барышня, давно пора. Мы с твоей сестрой как раз обсуждаем – как тебя проучить.
– Умойся, Маркиса, – ласково сказала Констанция. – И причешись. Мы с такой замарашкой за столом сидеть не хотим, а брат Чарльз и так на тебя сердит.
Чарльз нацелился в меня вилкой.
– К слову сказать, Мари, проделки твои отныне окончены – раз и навсегда. Мы с твоей сестрой сыты по уши, хватит с нас! То ты прячешься неизвестно где, то крушишь все вокруг, то норов свой показываешь.
Мне не понравилось, что в меня целятся вилкой, и безостановочно гудящий голос мне тоже не нравился; лучше бы Чарльз набрал на вилку еды, сунул в рот да подавился.
– Беги, умывайся, – сказала Констанция. – А то ужин стынет. – Она знала, что за стол-то я сяду, но есть все равно буду потом, на кухне; но она, верно, решила не напоминать об этом Чарльзу, не подливать масла в огонь. Я улыбнулась Констанции и вышла, а голос за спиной не умолкал. В нашем доме давно не звучало столько слов – не сразу от них отчистишься-отмоешься. Я поднималась по лестнице и топала вовсю: пусть слышат, что иду наверх; но по второму этажу кралась почти бесшумно, не хуже Ионы, который не отставал ни на шаг.
Констанция в его комнате убрала. Теперь тут пусто: мусор-то она вынесла, а вещей – чтобы разложить по местам – не оказалось, я все отнесла на чердак. Я знаю, что пусто везде – и в ящиках комода, и в шкафу, и на книжных полках. Зеркала вообще нет; только молчащие часы со сломанной цепочкой одиноко лежат на комоде. Мокрое постельное белье Констанция сняла, а матрац, видимо, высушила и перевернула: кровать застелена снова. Занавесок нет – наверное, в стирке. Постель смята: он недавно лежал, вон и трубка еще дымится на тумбочке возле кровати; он лежал здесь, когда Констанция позвала к ужину, лежал и всматривался в эту новую, чужую комнату, выискивал что-то привычное, надеялся, что вот он приоткроет дверцу шкафа или включит верхний свет – и все вернется, все станет по-прежнему. Жаль, что Констанции пришлось одной ворочать матрац, я ей обыкновенно помогала; может, на этот раз он сам его перевернул? Она даже поставила чистое блюдце для трубки; пепельниц у нас не водилось, и когда Чарльз стал оставлять повсюду трубку, Констанция достала из кладовки щербатые блюдца. Розовые, с золотыми листьями по ободочку – были они из старого-престарого сервиза, на моей памяти их на стол не ставили.
– Что это за блюдца? – спросила я Констанцию, когда она принесла их на кухню. – И где от них чашки?
– Не помню, чтоб ими пользовались, в детстве меня на кухню не пускали. Какая-нибудь прабабка привезла в приданое; сначала ели-пили из них, потом побили, заменили другими и поставили в кладовку, на верхнюю полку, там из сервиза только эти блюдца да три большие тарелки.
– В кладовке им и место, – сказала я. – Нечего по дому расставлять.
Но Констанция отдала их Чарльзу, и вместо того, чтобы чинно стоять на полке, они рассеялись повсюду. Одно в гостиной, одно в столовой, одно наверняка в кабинете. Блюдца оказались очень выносливыми; вот это, в спальне, даже без трещинки, хотя на нем лежит раскуренная трубка. Задолго – с начала дня – я знала, что мне непременно повезет: и вот я смахиваю блюдце с трубкой в мусорную корзинку, они мягко падают прямо на газеты, которые он натаскал в дом.
С глазами у меня в этот миг творилось что-то неладное: один глаз, левый, видел все золотым, желтым и оранжевым, а другой – сине-серо-зеленым; может, один глаз предназначен для ясного дня, а другой – для темной ночи? Будь у всех на свете такие глаза, пришлось бы множество цветов изобретать заново. Я уже дошла до лестницы, направляясь в столовую, но вспомнила, что надо умыться и причесаться.
– Почему так долго? – спросил он, когда я уселась за стол. – Что ты там делала?
– Испечешь мне пирог с глазурью? – спросила я Констанцию. – Розовый, с золотыми листьями по ободочку? Мы с Ионой устроим праздник.
– Может, завтра? – сказала Констанция.
– Нам после ужина предстоит долгий разговор, – произнес Чарльз.
– Solanum duldamara, – сообщила я ему.
– Что?
– Паслен, сладко-горький, – пояснила Констанция. – Чарльз, прошу тебя, не спеши с разговором.
– С меня довольно, – сказал он.
– Констанция?
– Что, дядя Джулиан?
– Я съел все до крошки. – Тут дядя Джулиан обнаружил на салфетке кусочек мяса и отправил его в рот. – Что ты мне еще дашь?
– Хочешь еще мяса с горошком? Приятно, что ты ешь с таким аппетитом.
– Мне сегодня вечером гораздо лучше. Давно не было такого прилива сил.
Я порадовалась за дядю Джулиана: он хорошо себя чувствует и счастлив, что нагрубил Чарльзу. Пока Констанция резала мясо, дядя Джулиан глядел на Чарльза, и глаза его злорадно поблескивали.
– Молодой человек! –
