Варвара Сергеевна привстала.
– Варвара Сергеевна, сядьте! Вчера, насколько я понял, вы были при исполнении своих служебных обязанностей, а сегодня при исполнении я! Итак, я вас слушаю. Что беспокоит?
– Уже ничего.
Валерий Павлович вздохнул, поправил очки и уставился на нее в упор. У него были красивые серые глаза и взгляд человека, измученного бессонницей.
– Знаете, сколько раз за неделю я это слышу? Обзавидоваться можно хоть хирургу, хоть гинекологу! К любому другому специалисту, если пациент придет, будь он немой – там ничего не скроешь, все понятно… А мне клещами тянуть приходится. Вы сами подумайте, человеку нужна помощь, а он мне врет! Пока сюда идет, обдумывает, как и в чем соврать, а как до этого кресла доходит, представляете, тут же и выздоравливает! Петляет, путается, лукавит, а я при этом еще должен постараться ему не навредить! Единицы говорят правду. Уважают мое и свое время. Но такие – большое исключение.
Самоварова вяло усмехнулась.
Как все это знакомо! Особенно про единиц, говоривших ей правду.
– Клещами, говорите… А почему вы считаете, что, сидя в этом своем кресле и думая сейчас на самом деле о том, бросать или не бросать вам курить, вы способны понять, что чувствую, например, я? На каком основании вы и ваши коллеги делаете свои назначения, выдаете беленькие или желтенькие круглые билетики в царство засохших растений? Нет, я понимаю, судя по вашей благородной седине и очкам, вы имеете большой опыт… Но опыт чего? Подтянуть то, что вам удается добыть из нашей лжи, к симптомам известного в психиатрической практике заболевания? А если оно не известно? А если это и не заболевание, а крик в пустоту? Молчание тоже кричать умеет… Вы такое никогда не предполагали?
Валерий Павлович с большим интересом смотрел на нее, и, как ей показалось, в его взгляде проскользнула усмешка.
Черт побери! Этот районный прилизанный умник еще хуже ведомственной Ларисы Евгеньевны – та хоть научилась изображать искреннее участие.
Самоварова решительно встала и направилась к дверям.
Валерий Павлович громыхнул креслом, неловко запнулся о какой-то провод на полу, быстро подскочил к ней и сделал такое движение, будто хотел взять ее за руку, но тут же одернул руку.
– Судя по вашей реакции, вы уже имели дело с нашим братом… Я вижу, что вам не нравится мой кабинет и это кресло. Вы правы, мне здесь тоже не нравится. – Его голос сделался мягким и очень приятным на слух. – Вы милая, хоть и резкая женщина, к тому же, если честно, я все еще себя чувствую перед вами виноватым… Задержитесь вы, ради бога, на минуту, у меня к вам необычное предложение! Думаю, с вашим нестандартным мышлением вы его оцените.
– Интересно…
«Да он и в самом деле интересен… По крайней мере необычен! А когда тебя, дуру старую, мужчина в последний раз пытался так настойчиво клеить?»
– Раз уж мы с вами познакомились и, замечу, совсем не по моей части, и раз уж вы последний мой пациент на сегодня… Что если я, в обход всяких правил, возьму и приглашу вас сейчас в кафе? А там, захотите – расскажете, не захотите – сделаете доброе дело, поскольку дадите мне возможность как-то загладить свою вину. Я тоже вчера о вас думал… Когда вы так резко со мной простились, часть пути я был вынужден проследовать за вами, мне было по дороге. Я видел, как вы остановились у витрины кафе, видел, как вы хотели зайти, но потом передумали.
Варвара Сергеевна густо покраснела.
Действительно, в кафе она не попала. Прямо перед входом пришло сообщение от Аньки, в котором та пыталась объяснить, что перепутала время доставки кошачьего корма и что через полчаса корм должны наконец привезти.
– Ну что ж… Давайте попробуем.
– Отлично! Только я угощаю!
– Само собой! – нервно хмыкнула в ответ Самоварова.
* * *Кофе из сезонного предложения, с лавандовым сиропом и мелко толченой миндальной крошкой, утопающей в воздушной сливочной шапке, оказался превосходным.
С десертом Варвара Сергеевна долго колебалась и в конце концов сделала выбор в пользу наполеона.
Тончайшие коржи поддерживали идеально взбитый, подмерзший за ночь лимонный крем, и каждый кусочек этого чуда буквально таял во рту.
Самоварова млела на солнышке, щедро заливавшем сквозь оконное стекло их маленький круглый столик, и медленно, смакуя каждый глоток, потягивала через трубочку лавандовый кофе.
Теперь уже новый знакомый вызывал у нее самое настоящее любопытство, но при этом от ее внимательного взгляда не укрывалось и то, что происходило за соседними столиками.
Две девицы, длинноногие, прошлым маем еще юные, но сейчас уже с такими лицами, будто делают всем присутствующим большое одолжение, долго изучали меню, с садистским удовольствием удерживая подле себя своих же лет официантку, чей усталый вид не могли скрыть ни форменный кружевной передник, ни алая помада на губах.
Охотницы… На кого они охотятся? Какой трофей хотят заполучить? Если одной из них повезет, наживет она еще больше пустоты, и тень этой пустоты уже сейчас лежит на их дорогих, не по возрасту, кожаных сумках.
– Когда у мужчины нет денег, мне хочется в него высморкаться! – нарочито громко, хлопая фальшивыми ресницами, подытожила одна из подруг рассказ другой, состоявший в основном из слов-паразитов и незавершенных предложений. Девушки покрутили головами: все поняли?
И Самоваровой вспомнились прачки из сна, молодые и глупые, выставлявшие, словно в витрине мясника, свои голые груди.
Самоварова доела торт, но когда проходившая мимо официантка попыталась забрать тарелку, вцепилась в нее, потянула к себе и принялась лепить на вилочку оставшиеся на тарелке крошки.
– Может, еще кусочек? – улыбнулся Валерий Павлович.
Он стал казаться ей даже очень симпатичным, осталось только заменить металлическую музыку, дребезжавшую в кафе, на какой-нибудь из вальсов Штрауса и постараться не думать о том, что он мозгоправ.
– Да нет… Не столько денег жалко, сколько фигуру!
За другой столик присели две женщины среднего возраста, в неброской, хорошего качества одежде.
– Я не понимаю,
