Это было невыносимо.
Поджав тонкие губы, Галина делала вид, будто в упор его не замечает. Быстро проглотив несколько ложек безвкусной каши, она встала и переместила в мойку только одну тарелку – свою. Не отрывая от нее умоляющего взгляда, он едва слышно испросил себе еще кофе.
Галина равнодушно пожала плечами и поставила перед ним фарфоровую – на белом фоне синие цветы – чашку, его любимую, единственную оставшуюся от давно разбитого сервиза, подаренного им на свадьбу.
Муж сделал неловкую попытку схватить ее за руку и уже приготовил для поцелуя, сложив их в трубочку, свои чувственные и всегда влажные губы.
Но Галина резко отдернула руку.
Кроме жалости и брезгливости, этот человек не вызывал в ней больше никаких эмоций, и на сей раз это была не игра.
Выходя из кухни, Галина все же бросила на него короткий, воспаленный взгляд.
Год назад она еще любила его, своего законного мужа и отца единственной дочери.
Пять лет назад она любила его безумно.
А пятнадцать лет назад, когда выходила замуж, она мечтала о том, чтобы красиво состариться рядом с этим человеком и как-то так устроить, чтобы взять и умереть с ним в один день.
Мать, в прошлом посредственная актриска одного известного театра, всегда называла его Родик.
И все остальные, включая мать Галины и бабку, называли его только так.
Только дочь называла Родиона папой.
Конечно, девочка любила его, но дети на то и дети, чтобы любить любых родителей.
Галину дочь любила гораздо сильнее, ведь это именно она придумывала для нее развлечения, именно она рисовала и клеила по ночам стенгазету в школу, лечила дочь от болезней, наряжалась плюшевым зайчиком на дни рождения, читала вслух добрые книги и годами оправдывала ее отца, пропахшего вином и до полудня храпевшего в спальне: «Устал наш папа на работе, ты только не шуми, доча!»
Пока Галина закрывала за собой входную дверь, ей внезапно пришла в голову мысль, что если вечером проведать бабку, стащить у нее сильнодействующее снотворное и выпить всю пачку разом, со всем этим может быть покончено навсегда.
Вот так – красиво и драматично.
Почти что «умереть с ним в один день».
Зато она никогда уже не превратится в свою желчную мать или, что похуже, в бабку, которая искренне верит, что ниточка настоящего жемчуга способна украсить дряблую шею одинокой старой черепахи.
Спускаясь в лифте, Галина уже сомневалась: и в школу на собрание просили подойти, и новые поступления в любимый интернет-бутик на днях обещали.
Она решила, что отпустит на время свой страшный порыв, а ближе к вечеру попробует определиться.
На улице хохотал апрель.
Вчерашние бесформенные угги уже пылились в прихожих, и худые, длинные, подкачанные и не очень, полноватые, приятных форм, с острыми и круглыми коленками, десятки, сотни, тысячи пар бесстыжих ножек выпорхнули на улицы, чтобы не сегодня завтра занять достойное место в красивых полированных машинах или, на крайний случай, – в недорогих кафешках, где кто-то непременно заплатит за съеденный их обладательницей размороженный ужин.
Галина давно платила за себя сама.
И за свою дочь.
А еще за мать и бабушку.
С мужем вопрос обстоял сложнее: формально Родя все еще числился директором заведения, в котором они оба работали, и выходит, что деньги она получала благодаря ему, но только платила за него тоже она.
У Галины были самые красивые ноги в этом городе.
Настоящие модельные ноги.
Только выгодно их представить она не умела. И покупала-то, казалось бы, все самое-самое, и шла на вечеринку как королева, вот только потом, разглядывая себя на фото, с досадой видела: куда там королева – обычная долговязая нескладеха…
Она всегда была самой высокой – и в школе, и в летнем лагере, и в балетном классе.
«На первый-второй рассчитайсь!»
И все внимание к ней, вечно первой в строю. Детская гадкая привычка сутулиться приросла к ней намертво, а после беременности, добавившей несколько лишних килограммов, еще заметнее портила некогда идеальную фигуру с профессионально вывернутыми стопами сорокового размера.
Нахальный молодой ветер закружил сухой, уцелевший с осени лист, прилепил Галине на кроссовки.
Все – неправда!
Вся жизнь – неправда.
Словно она просто отыграла свою роль в фильме про семью и счастье, а теперь ее поблагодарили и попросили покинуть съемочную площадку.
И в этом апреле ее уже нет…
Радостный, будоражащий, он пришел в этот город для других.
Например, для этой носатой, с некрасивыми ногами и в лабутенах, что, посверкивая маникюром со стразами, садится сейчас в машину, или для той дуры, с плохо прокрашенными, наспех завитыми кудрями, что бежит к автобусной остановке, чему-то улыбаясь на ходу, или для тех гуттаперчевых «мочалок», с которыми Родик зажигал сегодня до пяти утра…
Скоро кто-то из них получит роль в пошлейшей оперетке с отвратительным названием «Мадмуазель Бутон», и будет литься рекой шампанское, и будут гоготать все эти колхозные, понаехавшие молодые бабы, словно смеясь над ней, успешной женщиной, матерью и женой, а заодно (и даже не подозревая об этом!) и над ее матерью и бабкой, разведенками, поднявшими детей без отцов.
Младшая сестра Галины, Ольга, пять лет назад окончила престижный вуз и теперь раскатывала по заграницам в поисках счастья.
Когда-то сестра была для нее самым близким человеком. Но после того как Галина встретила Родиона и стремительно вышла замуж, Ольга от нее отдалилась, а потом и вовсе уехала.
Сев в машину, Галина бросила взгляд на часы и повернула ключ в замке зажигания. С учетом успевших скопиться к этому часу пробок, она уже заметно опаздывала.
Пунктуальная Галина не выносила нарушения порядка, особенно на службе, и раздражение уже переполняло ее до краев.
Припаркованная впереди машина прижалась к ней впритык, назад тоже сдавать было некуда: в нескольких сантиметрах от заднего бампера
