– Варва-а-ара Сергеевна! Вы же были одним из лучших следователей в своем отделении, а может, и во всем городе. Всего-то три часа пятьдесят минут – и раз! – уже в другом городе, меньше получаса на все дела, еще около четырех часов – и снова дома. С балконом и видом. Цена вопроса – одна ночь. Дети спят, мать с сестрой, не выдержав, ушли, свидетелей нет.
– Ну допустим… А билет, а паспорт? Она должна была где-то засветиться.
– Вы же понимаете, на что способна женщина, раздираемая яростью! К тому же мораль там давно анестезирована: если почту сожителя можно взломать, почему бы и паспорт не украсть… Да и кто здесь, в такой-то час, что-то особо проверяет?
– Тем не менее, чтобы найти у нее оружие, из которого, как я догадываюсь, вы недавно стреляли по голубям, нашему ведомству понадобятся веские основания для проведения обыска. А их у вас нет! Так что шито все это белыми нитками.
– Конечно, белыми! – Он от души рассмеялся, и по его гладко выбритым щекам затанцевали ямочки. – Варвара Сергеевна, я совсем не уверен в том, что ваши что-то найдут. Для нас главное, чтобы она это нашла.
– Зачем? – у Самоваровой похолодело внутри.
Она поняла, что ошиблась в своих предположениях. И только сейчас ее осенила догадка, из какого он ведомства на самом деле.
Его скорый ответ ее догадку подтвердил.
– Чтобы показать ей самым наглядным образом, что любая мысль материальна, и уж тем более такая горячая.
– Здесь уместней было бы сказать горячечная, – упавшим голосом поправила она.
– Простите, я не носитель языка. Но обязательно запомню.
Варвара Сергеевна почувствовала невыносимый холод.
Она встала и прикрыла окно.
Затем вернулась на свое место и, наклонившись к нему, прошептала глядя в его черные, как угли, глаза:
– Оставьте это, прошу.
– Варва-а-а-ра Сергеевна! Ну что вы, ей-богу! Как же мне нравится эта присказка – «ей-богу», родные моей девушки так часто говорят… Как военный человек, вы должны понять меня, такого же, кстати, военного: приказ есть приказ.
– Она и так плоха, вы сами, проживая у нее, могли в этом убедиться.
– Плоха, хороша… А кто ее такой сделал?
– Я не знаю.
– Да все вы знаете, Варвара Сергеевна, и давайте-ка начистоту! Все там было, чего у других нет: хорошая генетика, прекрасная квартира, спецшкола, красота, балет, молодой влюбленный муж, который тогда сам, я замечу – сам сделал ей предложение, и от всего, кстати, сердца… Здоровый умный ребенок.
– У нее уже двое.
– Я помню.
– Ее муж, мелкий жулик, выпивал и гулял.
– А-ха-ха! Мелкий жулик! Вы полагаете, что для вашего общества это великое преступление?
Отсмеявшись, он вдруг совершенно серьезно спросил:
– И почему он стал таким, Варвара Сергеевна?
– Просто слабый, заурядный человек…
– Как ваш бывший муж?
– Возможно, – поморщилась Самоварова.
– Нет, моя драгоценная, вовсе нет! Слабых людей не бывает, вы, люди, все одинаковые. И все особенные. А он всего лишь принял рядом с этой женщиной единственно возможную форму. Она всегда слышала то, что способна была услышать, а не то, о чем он хотел сказать. И насколько я знаю, сейчас он счастлив.
– Да-да… Из одного сюжета он просто перескочил в другой, такой же, по сути, заурядный…
– Пусть так. Но новый сюжет, в отличие от предыдущего, позволяет ему чувствовать себя счастливым. Не это ли главное? И не это ли вам, после стольких лет заточения, удалось ощутить рядом с вашим другом?
Варвара Сергеевна густо покраснела и жестом попросила больше не задавать ей личные вопросы.
– И все же это слишком жестоко… А эти двое, к кому вы сейчас направляетесь, они-то в чем виноваты?
– Ни в чем… Таков расклад. На двух развратников станет меньше, велика потеря.
– Каждый второй развратничает и обманывает близких.
– Варвара Сергеевна! Вы уже искали справедливости, себя не пожалели, работы любимой лишились, дочь родную чуть не потеряли… И это ни к чему не привело. Вам мало? Вам жаль эту женщину? Пустую самовлюбленную женщину?
– Жаль, – вдруг горько заплакала Самоварова.
– Вам не ее жаль, а бедолагу Плешко, которого вы в клетку по ошибке засунули, все еще жаль. Но его же выпустили!
– Угу… С двумя сломанными пальцами и прободной язвой желудка.
– Что ж, бывает… Не казните себя больше, он был виноват.
– В чем?!
– В том, что жил не с живым человеком, а с придуманным образом, за свою слепоту и пострадал.
Самоварова растирала по щекам слезы.
– Да не убивайтесь вы по ним, Варвара Сергеевна! Неправы все. Всегда и все. Но можно быть неправым и идти, а можно быть неправым и стоять.
– Кто это сказал?
– Одна славная женщина, – вздохнул он, – немного похожая на вас…
Поезд замедлил ход.
В черничном мареве за окном замелькали убогие пригородные домишки, которые сменились длинными, угрюмыми станционными пристройками, затем показались стоявшие на рельсах поезда. Наглухо запертые, еще мокрые от ночной прохлады вагоны, вызывали наибольшую, необъяснимую печаль. Будто прожитые напрасно жизни, поезда застыли в своей бездоказательной правоте, растворяя в сдуревшей, белесой, пожадничавшей на темноту ночи укоризненный вопрос к своим создателям.
– Пора, Варвара Сергеевна, мы подъезжаем, просыпайтесь!
Упавшая на пол вагона шаль оказалась насквозь вымокшим одеялом.
Заставив себя съесть йогурт, Самоварова поставила на плиту турку с кофе и отошла к окну раздвинуть шторы.
«Пш-ш-ш» – тугая кофейная шапка норовила вырваться за пределы турки, но Варвара Сергеевна успела подскочить и выключить газ.
Поворчав, пенка стала оседать.
«Уф…» – выдохнула Самоварова.
У Аньки был пунктик: не слишком аккуратная в быту, она не терпела ни малейшего пятнышка на варочной поверхности.
Варвара Сергеевна наполнила ароматным напитком чашку и вернулась в свою комнату.
Открыла настежь окно и, прикурив, набрала Никитина.
Она прекрасно знала, что в утренние
