– Да! – гаркнул в трубку Никитин.
– У меня есть ответ, – сказала она трубке и бросила хлебный мякиш голубям, сидевшим на козырьке подъезда. – Да, сегодня зайду… Нет, я не морочу голову, зайду обязательно. Ну все, отбой.
Голуби сгрудились вокруг хлебных крошек и ожесточенно боролись за каждую.
Им и в голову не пришло посмотреть наверх.
Оставшиеся на пальцах крошки рассыпались по подоконнику.
Нахмурясь, Варвара Сергеевна медленно закрыла окно.
51
Накануне отъезда Мигель появился в доме лишь поздним вечером, уже после того как Ольга и Амир, наскоро простившись, покинули квартиру.
– Галя, что тебя напрягло? Надо было собрать танцоров, еще раз все прогнать, проверить билеты и так далее… – принялся он устало оправдываться с порога.
Галина повела носом.
От его ухоженной трехдневной щетины снова пахло табаком. А от одежды – недавно распыленным знакомым ароматом одеколона. Смородина и пачули в верхних нотах превосходной парфюмерной композиции наверняка перебили все лишние запахи.
– А журналистка Маруся, я так понимаю, тоже едет?
– С чего ты взяла? Галя… ты опять пила?
Стихи, которые он отправлял этой Марусе несколько месяцев назад, были на испанском.
Отличный ход.
Чужой язык, как и чужой любовник, имеет особый влекущий магнетический ореол.
Галина не сомневалась в том, что эти двое давно переспали.
Была бы она на его месте, сделала бы то же самое. Эта девочка для всякого недалекого мужчины была, конечно, очень хороша. Своей глуповатой восторженностью она чем-то напоминала дуру Ольку. У таких всегда чем-то удивленных восторженных дур с рождения отсутствует важный орган, отвечающий за чувство собственного достоинства. Ими мужчины пользуются – они и рады, им лгут в глаза – они поют в ответ. С ними спят только тогда, когда на них есть время, – они с благодарностью кидаются в пучину страсти, а после как ни в чем не бывало отряхиваются и вместо того, чтобы присесть и задуматься, летят щебетать на другие кусты.
Временами Галине лезла в голову вредная мысль, что, может, было бы лучше, если бы и у нее не было этого органа.
Но с другой стороны – за ней целая армия.
Квартира, налаженный быт, отличница-дочь, стабильная работа, дающая возможность всему этому ковчегу безбедно существовать.
А что есть у них?
Невыносимая легкость бытия?
Такие даже не способны серьезно переживать. Они не понимают, что жизнь – не вечный праздник, а ежедневный труд и напряженная борьба.
Такие редко рожают детей, и весь их быт состоит из просроченного йогурта и пачки неоплаченных счетов за квартиру.
И меж тем эти твари и воровки без зазрения совести крадут чужое.
Рассыпают жемчугом смех, топят мужчин в недосказанности, заставляют их нервничать и отгадывать загадку, ответ на которую крайне прост – если отодрать с их кожи шелка и выколотить облако приторных духов, от всего этого останется одно пустое место. Чтобы чем-то прикрыть пустоту, они, чертовки, ходят на выставки с открытыми ртами, с влажными от сострадания глазами помогают бродячим животным, дружат с чокнутыми дизайнерами, катаются по загазованному городу на велосипеде, мешая ездить нормальным водителям.
Галина присела на разобранную постель и уставилась в одну точку.
Малыш Лу давно сопел в своей кроватке под балдахином.
Мигель, стараясь передвигаться как можно тише, собирался в дорогу.
Звук кляцнувших замков чемодана заставил Галину вздрогнуть и впустить в себя давно забытое.
…Ей было семнадцать, тем летом она готовилась к поступлению в институт.
Ее школьные подружки-хохотушки давно крутили взрослые романы с парнями, а те из них, что были свободных взглядов, даже не удосуживались прикрывать свое распутство хоть какими-то оправданиями.
Они так проводили время.
И весь этот балаган со сладострастными чужими вздохами, проникавшими сквозь тонкие стенки, изводил ее тем летом, то возбуждая, то заставляя отрицать и ненавидеть прежде всего себя.
Тело Галины набирало в весе, женские формы округлились, и именно тогда, под предлогом подготовки к поступлению в институт, ей пришлось окончательно расстаться с балетом.
Многие встречные мужчины заглядывались на нее, но Галина, чувствуя одно лишь липкое, болезненное смущение, упрямо продолжала считать себя уродиной.
Время от времени она забивалась со своими развеселыми подружками в какие-нибудь злачные места, но в присутствии представителей противоположного пола девчонки мгновенно менялись и, подмечая тяжкую скованность в ее жестах, подливали масла в огонь, громко иронизируя то над ее высоким ростом, то над завидным аттестатом и продолжительной влюбленностью в неуловимого Разуваева. Она ощущала себя нелепым громоздким креслом. На нее облокачивались, ее задевали походя стройными телами, случайно обливали вином, ей орали в самые уши и ее в упор не замечали. Нахальные молодые люди, будто коршуны, кружили только вокруг ее подружек – скорой и легкой добычи.
Как-то раз, пребывая в подавленном состоянии духа, Галина, возвращалась домой от репетитора и по просьбе матери зашла в продуктовый магазин.
Выискивая необходимое на полках, она почувствовала на себе чей-то взгляд.
Галина обернулась.
Рядом стоял высокий худой мужчина и улыбался. Он попытался заговорить с ней, но от нахлынувшего волнения она лишь спешно похватала первые попавшиеся банки и побежала к кассе.
Но незнакомец не сдался.
Обдавая ее спину своей сильной энергией, он направился следом.
– Я помогу, – на выходе из магазина он вырвал из ее рук пакеты с продуктами.
– Спасибо, я тороплюсь, – выдавила она из себя, боясь поднять на него глаза.
– Я провожу, – продолжил он как ни в чем не бывало и пошел рядом.
Этот человек был существенно старше тех, с кем проводили время ее подружки.
Ему было за тридцать.
И еще ей тогда показалось, что он очень красив в своей самоуверенности, с которой произносил каждое слово.
Через какое-то время она позволила себя разговорить.
О чем они беседовали – кто теперь вспомнит…
Проводив ее до
