— Андропов… В зоне — Андропов! Нет, не может быть… Но Андропов же! Что вы мне там говорите, будто я Андропова никогда не видел! Телевизор кажинный день с женой смотрим, программу «Время»… И чего это он к нам пожаловал, извольте полюбопытствовать? А говорили, что прикован к постели, живет только за счет искусственной почки! Вранье, как всегда! Что-что, а слухи Контора распускать умеет. А мы и расслабились, дураки! Будет нам теперь всем на орехи! А и правильно, так и надо! Распустились все к такой-то матери! Пора доставать ежовые рукавицы!..
Расчет ночного беглеца оказался верным. «Рабами Андропова» были не только зэки, и не только клеймо на лбу делало их таковыми. Клеймо и ватник или кокарда с погонами — какая, в сущности, разница? Важен не символ, а то, что он символизирует. Как писал классик: все рабы снизу доверху!
…Где-то далеко-далеко, в больничной палате элитной кремлевской клиники в этот миг тревожно запищали приборы, а нервно подрагивающий самописец стал вычерчивать на ленте миллиметровки вместо ломаной кривой затухающего пульса — тонкую прерывистую прямую линию…
А человек с развевавшимися за спиной бинтами вскоре услышал, как позади него в зоне завыли сирены, заорали вертухаи, истошно забрехали сторожевые псы. Прожекторы зачертили по ошметкам снега на плацу прихотливые узоры. Но человеку было уже все равно — он подходил к воротам. Перепуганный часовой, топтавшийся возле них, навел на него куцый ствол складного «калаша», и в этот момент перед внутренним взором бинтоносца пронеслись, словно кинокадры в ускоренной прокрутке, понятные ему одному картины. Вот он лежит на кушетке, а рядом сидит на стуле мужик в белом халате и рассматривает передовицу «Известий» с портретом Андропова, хмыкая в прокуренные сивые усы:
«А что, весьма интересная идея — поупражняться в достижении абсолютного портретного сходства. Я такого еще не делал…»
Вот человек корчится на операционном столе под скальпелем хирурга — анестезию ему сделали самую кондовую, он даже не заснул толком. А вот тоже корчится, но уже на больничной койке, после операции… Впрочем, сейчас все это было уже не важно.
— Я отниму у вас свободу, но я дам вам колбасу, товарищи! — прокашлявшись, произнес человек в обрывках бинта, подражая надтреснутому старческому голосу генсека. — Кр-ру-гом!
Солдат в ушанке, повинуясь команде квазигенсека, развернулся к воротам, створки которых поползли в стороны, а за ними уже были видны подбегавшие автоматчики числом не меньше семи человек. Не зря в тюрьме завывала сирена.
— По врагам советского строя — огонь! — скомандовал псевдо-Андропов, а когда солдатик замешкался, обхватил его сзади и, взяв ладонью за правую руку, помог надавить на спуск. Автоматчики порскнули в стороны и нырнули в оба кювета по бокам разъезженной дороги, которая вела в зону. Склоны были крутыми и жидкими от оттаявшей грязи, так что они тут же неуклюже заскользили вниз, теряя по пути автоматы.
Лжегенсек врезал кулаком по ушанке солдатика, который, кажется, уже начал приходить в себя, и выскочил за ворота. Вслед ему понеслась беспорядочная стрельба очухавшихся от наваждения патрулей, но разве что-то могло его остановить? Он откуда-то знал, что ни пуля, ни погоня его не настигнут. Знал, и все.
«Хорошо, что волосы у меня поседели от всего пережитого, почти как у Андропова, — весело подумал он. — Жаль только, что лоб пришлось выбрить, как у генсека, до залысин — в лесу-то сейчас еще холодно, а шапка осталась там, за колючкой. Ну, да хрен с ним!»
Ему снова, уже в который раз, пришло в голову, что всего происходящего просто не может, не должно быть в действительности! Скорее всего, он лежит сейчас в дурке, словно овощ, обдолбанный нейролептиками, и ловит причудливые глюки. А может, еще проще, и даже дурки никакой не было, а он плавает в грязной светлопутинской луже, а рядом барахтается, сучит трясучими лапками самая обыкновенная «белочка»… Но он отогнал эти мысли как назойливых мух, перемахнул бурелом на обочине дороги и бодро потрусил по мокрой, облепленной прошлогодней хвоей лесной тропинке. На одуревших от раннего тепла деревьях готовились вздуться первые почки. Почки, отбитые на зоне, изредка напоминали о себе тупой болью. Но ему было плевать на боль. Он знал, куда держит путь. В висках пульсировала неизвестно откуда взявшаяся песня, которой он никогда в жизни не слыхал:
Мы идем в тишине по убитой весне,По разбитым домам, по седым головам,По зеленой земле, почерневшей траве,По упавшим телам, по великим делам,По разбитым очкам, комсомольским значкам…[35]Конец третьей части
Тульпа третья
Аноним. Падение «грошевой бляди»
Российская империя, XIX век н. э
— …Госпожа Минкина, ах, как хороша! Немного нервозна. Зачем же было жечь лицо горничной щипцами для завивки! Конечно, при этих условиях зарежут!..
Михаил Булгаков, Мастер и Маргарита»Глава 1
Едок «позорных» булочек
Читатель узнаёт, что закон всемирного тяготения, открытый господином Ньютоном, в России научились обходить не менее виртуозно, чем все иные законы, а в старинном зеркале порой можно увидеть не только отражение собственной постной физиономии.
Преизрядных размеров булыжник лежал на шатких перилах слишком ненадежно — того гляди сверзится вниз. Старая древесина карельской березы тоненько поскрипывала под его весом, будто жаловалась: «Тяжело-о-о!»
Но те, кто взгромоздил сюда этот камень, язык родных березок разумели слабо, хотя по крови и принадлежали к гордым потомкам бояр Алексея Михайловича и «потешных» Петра Великого. Они перешептывались на великолепном французском, сдобренном отборной русской матерщиной, перенятой от кучеров и лакеев.
— Retenez la pierre, le comte, autrement lui tombera plus tôt, que sous lui se trouvera une mauvaise tôte du gredin maudit par le Dieu, ber emu v glotku![36] — прошипел один.
— Ne s'inquietezpas, le prince, ce caillou tombera exactement au moment nécessaire pourfracasser le cráne au betail sans famille, elda ego poberi![37] — отвечал второй таким же взволнованным шепотом.
— Plus doucement, moi, semble, j'entends ses pas dans l'escalier![38] — шикнул на него первый.
Внизу и впрямь раздалась чья-то неуверенная поступь. Сиятельные дети шепотом сосчитали по-французски до трех и столкнули булыжник вниз.
Голова, для которой предназначался камень, к четырнадцати годам со дня появления на свет божий с трудом вмещала в себя лишь «аз, буки, веди» и четыре правила арифметики, каковые вбил в нее сельский дьячок узловатой палкой, на кою остальное время опирался, пособляя скрюченным подагрой нижним конечностям. Голове и худосочному телу, на узких плечах которого располагалась оная, не повезло уродиться