Поскольку важная персона, о которой мы ведем речь, обладает выдающимися талантами, каковым, прежде всего, наш Русский Престол и Православная Вера обязаны победой над полчищами Буонапартия в 1812–1814 годах, а также неограниченными властью и влиянием на Государя и Государственное устройство, существующее положение можно считать воистину катастрофическим[41] и требующим немедленнаго нашего вмешательства.
Засим, брат наш во Христе, тебе предписывается: тотчас же по получении сего письма не медля ни минуты выехать в Грузино и любыми средствами добиться физическаго устранения ведьмы Настасьи Минкиной из жизни интересующей нас высокопоставленной особы, а в случае необходимости — и из жизни как таковой. Да пребудет с тобой сила Господня, брат! Аминь! Письмо по прочтении сжечь!»
Глава 4
Свадьба покойницы
Читатель знакомится с агентом тайного ордена, охраняющего Престол и Веру, узнаёт о новых зверствах Настасьи Минкиной, о том, как день ото дня меняется облик усопшего и какие кощунственные обряды творят над мертвым телом в русских деревнях.
Несмотря на довольно ясный полдень начала осени, в придорожной жидовской корчме было сумрачно и тоскливо. Воняло крысиным пометом, грязными портянками и сыростью. Оплывшая сальная свеча, одиноко торчавшая в ржавом погнутом шандале, нещадно чадила. Гарь от сжигаемой на ней бумаги отнюдь не добавила атмосфере тесной комнатушки с низким, будто давящим на самый мозг потолком ни свежести, ни аромата.
Постоялец столь непрезентабельного нумера — невысокий субтильный молодой человек в бедном, но опрятном партикулярном платье с аккуратными латками на локтях — легко и даже не без некоторого изящества повернулся на скрипучем венском стуле бердичевской работы, а затем сызнова принялся перебирать оставшиеся перед ним на столе листочки. В воздухе медленно плыли хлопья пепла от сожженных бумаг и еще какая-то взвесь, в которой легко было заподозрить и пыль, и кошачью шерсть, и останки перинного пуха, истлевшие до состояния праха. Непонятно, откуда они здесь взялись, ежели тюфяк на убогом ложе, с которого недавно поднялся разбуженный курьером постоялец, был набит слипшейся гнилой соломой. Возможно, гостиница некогда знавала лучшие времена, но сейчас поверить в сию гипотезу не представлялось решительно никакой возможности.
Молодой человек вновь углубился в чтение, изредка чертыхаясь, когда невесомый пепел попадал ему в глаза. За прошедшую седмицу ему удалось сделать немало важных дел. Не последним из них было то, что он наладил перехват и перлюстрацию[42] переписки Настасьи Минкиной с ее высокопоставленным полюбовником, пребывавшим в стольном граде Санкт-Петербурге. Подпаивать нарочных из Грузина было делом нелегким, но корчмарь Мордка Цинцивер справлялся с этим играючи. За что и получал щедрую мзду, а сверх нее еще три золотых — за умение держать язык за зубами. Молодой человек был не лишен своеобразного чувства юмора и старался выдавать своим агентам вознаграждение в суммах, кратных трем — чтобы помнили об Иудиных тридцати сребрениках, а также что бывает с теми, кто решится на предательство.
Юноша развернул копию безграмотной писульки, скрупулезно снятую усердным переписчиком, и, подавив зевоту, прочел:
«У нас в даму фсе ладно — люди здаровы а такоже скот и птицы в благапалучии пребывать изволют. О графушка свет ачей маих хачю штоп вы пребывали во здравии и я магла б вам служить. Люби мя, не миняй на времиных обажательниц кои фсе сваи хитрости патребляют для улавления любви. Сие мучит вернова и преданова друга и слугу твово. Адна мысль утешат мя — штомы с табой типерь навечно ниразлучны. Где тибя помянут — там и миня вспомнют…»
Дальше читать помешал жирный клоп, который нарочно дополз по потолку до того места, под которым восседал молодой человек, и метко спрыгнул вниз — аккурат ему за ворот. Юноша вновь чертыхнулся и, корчась на хлипком стуле, попытался извернуться, дабы почесать спину в месте укуса. Сам себе он напоминал сейчас вот такого клопа: он также почти добрался до цели, и теперь оставалось лишь ждать, дадут ему довершить начатое либо прихлопнут как букашку. Однако как же ему все-таки проникнуть в Грузино? Для осуществления миссии, порученной ему тайным обществом, это был ключевой момент. Имение охраняли здоровенные гайдуки, фанатично преданные Аракчееву и, следовательно, самой Минкиной. Мимо них и мышь не проскочит. Их не подкупишь. К тому же предстояло преодолеть несколько карантинов… Нет, это совершенно немыслимо.
Сведения, почерпнутые из полуграмотных цидулок Минкиной, оказались крайне скудны. Но в три часа пополудни прибежал мальчик и принес записку от человека из дворни, подкупленного в самом Грузино.
Жестокость Минкиной принимала все более изощренные формы. На днях горничная Прасковья Антонова, девица пятнадцати лет от роду, завивала «барыню» и нечаянно обожгла ее горячими щипцами для волос. Настасья пришла в неистовство. Сперва она терзала раскаленными докрасна щипцами девушке лицо и груди, а потом приговорила ту, полуживую, к порке розгами. Настасья всегда сама руководила экзекуциями. Вскоре ей показалось, что Прасковье мало розог, и Минкина приказала продолжить бить ее батогами, после которых девка уже не встала. В своей записке шпион называл Настасью не иначе как «монстрою»: «монстра разгневалась», «монстра умаялась, бивши», «монстра повелела взять в батоги».
Но все это было не интересно, потому что происходило не в первый раз. Любопытным в записке являлось то, что брат замученной девки Прасковьи, Василий Антонов, ищет «человека мужеска пола», потребного для участия в похоронном обряде, и готов провести его через все посты и даже гайдучьи разъезды. Отчего-то в самом имении такового не нашлось. Об этом верный человек писал как-то глухо, будто не хотел или боялся доверить бумаге причину такого положения дел. Может, тело настолько изувечено, что обмывальщицы боятся к нему подступиться? Но отчего в записке сказано, что нужен именно мужчина? Обычно покойников обмывают женщины. Впрочем, это нам только на руку…
Молодой человек отпустил мальчишку, наказав, чтобы тот передал на словах (так спокойнее) платному шпиону: пускай Антонов ждет его сегодня на закате солнца возле старой «прощи», что на перекрестке почтового тракта. «Прощами» на Руси было принято называть часовни, поставленные по случаю прощания с отправлявшимися в дальний путь. Символично. У него тоже свой путь.
Затем юноша дунул на свечу и повалился на лежанку, не раздеваясь. До вечера оставалось совсем немного, а ему очень нужны будут силы. Где-то внизу надсадно заливался соловей — судя по всему из тех, коим жестокие хозяева нарочно выкалывают глаза, чтоб пели пожалостливей, с надрывом.
* * *Ему приснилась «черная смерть». Даже не она сама — невидимая, и оттого еще более страшная убийца, приплывшая в тухлых трюмах торговых фелюг с загадочного Востока в купеческую Астрахань, а оттуда с товарными
