— Именно! — просиял меж тем Гаплевский. — Именно, черт возьми!
И смущенно прикрыл рот — на них снова заоглядывались и зашушукались завтракавшие в столовой пациенты.
— Профессор, извините меня, но мне кажется, что вы просто псих! — жестко произнес Казарин.
На этот раз Гаплевский не обиделся, а лишь устало произнес:
— Ну, допустим, я псих, и что с того? Да сейчас, дорогой мой, любой нормальный человек — псих! Времена такие. И все же я собственными глазами видел, как этот человек двигает предметы, не прикасаясь к ним руками, ногами или чем-либо еще.
— Ну хорошо, и что же он двигал? — с иронией поинтересовался Казарин. — Гору Арарат? Так я, когда трубы горят, могу не только двигать ее взглядом, но и опустошить содержимое бутылки, на которой она нарисована, не прикасаясь к оной! Одной лишь силой мысли!
— Шикарная хохма, батенька! — одобрил чокнутый профессор. — Кстати, знаете ли вы, что «хохма» в переводе с древнееврейского означает — «мудрость»?.. Так вот, дорогой мой, у этого самозваного барона имеется очень необычный брелок — в виде металлического фаллоса. Заграничный, наверное, — у нас вряд ли такое производят. Культ фалла, существовавший у почти любого древнего народа, не совместим с пуританской моралью советского общества…
— А при чем здесь этот брелок? — Казарин неожиданно заинтересовался рассказом старца, который пробудил в его затуманенной медицинскими препаратами голове какие-то смутные воспоминания.
— Очень даже при том! — горячо зашептал Гаплевский. — Он, то есть наш барон, заставляет этот фаллос… летать!
— Летать?! — Артема передернуло, будто его только что втолкнули в работающий морозильник и захлопнули дверь снаружи, больно прищемив ему вдобавок пятку. — Вы уверены?
— Так же, как и в том, что саблезубые кошки могли дожить до времени строительства египетских пирамид! — победно заявил профессор.
Видимо, ни белая горячка, ни еще более страшный зверь — советская карательная медицина, — все-таки не смогли до конца вытравить у Артема его хваленую эйдетическую (она же — идиотическая) память. Реланиум и тиоридазин не смогли превратить его в безразличный ко всему овощ. Одно за другим проносились в его голове воспоминания, всплывавшие, казалось, из невообразимой бездны времен. Парк. Пацаненок Славик и его самодельный автомат с магазином из консервной банки. Странная считалка: «Стояли звери около двери…» Дядя Петя Фокусник и кунштюк с «летающей пиписькой», который тот любил демонстрировать обмирающей от восторга пацанве… Казалось, с тех пор пронеслись века и тысячелетия. Не меньше, чем со времени строительства египетских пирамид.
Казарин еще раз взглянул на синебородого «барона», сосредоточенно выковыривающего сухофрукты из опорожненного стакана, и их взгляды встретились. Только тут Артем разглядел, что глаза у психа разноцветные: левый — выцветший, бледно-серый, а правый — ярко-желтый, как у хищного зверя. Да к тому же они еще и смотрят в разные стороны: один — в Арзамас, другой — на Кавказ. Казарин прочел в разноглазом взоре… злорадство? Нет, скорее любопытство. И… ожидание? Ожидание чего?
Так вот ты какой, дядя Петя из парка, он же — Абрам Моисеевич, он же — зэк по кличке Фокусник, он же — барон Жиль де Ре, сеньор и граф чего-то там, и он же — сексуальный маньяк-убийца Занюхин, которого госпитализировала «психовозка» с завода имени Цюрупы с подозрением на шизофрению… Как же Артем сразу-то не догадался?!
Поразительный поединок взглядов сыщика и убийцы прервал неожиданный звук. Казарин повернул голову к сидевшему за столом Гаплевскому — и никого не обнаружил. Звук повторился, и он понял, что его источник находится под столом. Артем нагнулся и увидел стоявшего на карачках профессора. Тот захрипел — как-то странно, будто заскрипели пружины старого дивана. Так вот что это был за звук… Артем бросился старику на помощь и, с трудом подняв его, усадил на хлипкий столовский стульчик. Гаплевский мучительно икал, перхал и нехорошо, утробно стонал. В его животе громко урчало и булькало. Вокруг сидели, вяло ковыряя макароны гнутыми штопором алюминиевыми вилками, безучастные ко всему, обдолбанные лекарствами психи.
— Что это с вами, товарищ профессор? — в ужасе спросил Артем.
Вместо ответа Гаплевский оглушительно чихнул, и из его носа и ушей хлынула кровь. А вставная челюсть пулей вылетела у него изо рта и резво заскользила по столешнице, пока наконец не остановилась перед Артемом, страшно щелкнув напоследок зубами.
— Пришельцы! — прохрипел вдруг беззубым ртом Гаплевский. — Меня убили пришельцы!
Затем старик навзничь рухнул на загаженную хлебными крошками и пролитым компотом столешницу, и под его головой расплылась лужа из содержимого профессорского желудка, большую часть которого составляли недопереваренные макароны.
Артем в отчаянье обернулся, ища чьей-то помощи — хотя чем тут было помочь? На столе, за которым только что восседал «барон де Ре», сиротливо стоял тусклый жестяной поднос с грязными тарелками и стаканом, в котором остались недоеденными сухофрукты. А сам Петя Фокусник словно растворился в воздухе.
Глава 5
Глаза енота
Главный герой в очередной раз сталкивается с возмутительным нарушением советской конституции, обнаруживает пропажу единственной дорогой ему вещи и бросается по следу похитителя.
Историю со странной кончиной профессора персонал больницы замял на удивление быстро и четко. Чувствовался немалый опыт в делах подобного рода. На все расспросы Артема дебелая баба-санитарка лишь огрызалась:
— Инфаркт у яво! Инфаркт микарда! Дохтуру виднее! А будешь лезть, куды не просють, — гляди, кабы самого кондрашка не хватила!
Но Казарин и так уже понял, что разговаривать с медперсоналом бесполезно. И все же даже слепоглухому было ясно, что чокнутый профессор мог умереть от чего угодно, только не от инфаркта. Но вот от чего именно? Почему старика так внезапно скрутило? Артем терялся в догадках. Особенно его пугал взгляд, которым следил за гибелью соседа Петя Фокусник. Не оставляло ощущение, что он очень много знает, но молчит.
С этими невеселыми мыслями Артем поужинал и лег спать, накрывшись с головой одеялом, чтобы Занюхин не сверлил глазами его затылок. Тяжелый взгляд подозреваемого Казарин физически чувствовал везде — и в столовой, и в палате, и ночью просыпался в холодном поту от гадкого ощущения, что на него смотрят. Однако больше ничем Занюхин себя по-прежнему не проявлял.
Перед сном опять вспомнилось пушкинское:
А ночью слышать буду яНе голос яркий соловья,Не шум глухой дубров —А крик товарищей моих,Да брань смотрителей ночных,Да визг, да звон оков.Артем проснулся рано утром с дурным настроением и гудящей головой: всю ночь ему снились кошмары, и толком выспаться не удалось. Стоило только прикрыть веки, как начинал мерещиться подкрадывающийся к кровати Занюхин…
