Сверху донесся звук, будто с трудом провернули какой-то ржавый рычаг, а вслед за тем затрещал-застукотал некий непонятный, невидимый снизу механизм.
— Ты чего там творишь? — забеспокоился внизу седой. — А ну, спускайся сюда, сука, или я сам тебя оттуда сброшу!
Незваный гость вновь подскочил к лесам и попытался пинками обрушить гнилые на вид балясины, но те оказались достаточно прочными, чтобы выдержать подобный натиск.
— Не мельтеши, скоро все закончится, — невозмутимо отвечал «верхний», перекрикивая скрежетание механизма. — И пора уже тебе усвоить: безумие необычайно привлекательно именно тем, что оно отличает тебя от толпы обычных людишек, этих филистеров, спешащих по утрам на свои нудные, никому не нужные работенки, чтобы скончать день с толстыми некрасивыми женами на продавленных, набитых клещами матрасах! А грани наслаждения нужно сперва достичь и постичь, чтобы с уверенностью заявить, что области ума, формирующие определенные пристрастия и вожделения, беспредельны только в проявлении насилия и жестокости! Ибо восприятие столь разных людей, как мы с тобой — и они, обуславливает одно и то же ощущение совершенно разным спектром чувств и эмоций…
— Ты меня с собой не равняй! — возмутился снизу седой.
— А я и не равняю, — вновь, на этот раз насмешливо, отозвался «верхний». — Где ты, и где я…
Из-под купола храма со скрежетом и лязгом спускалась невиданная махина. На настиле из кое-как оструганных досок, перепачканных фекалиями и содержимым чьих-то желудков, был водружен небольшой столик с остатками облупившейся позолоты. Престол, догадался седой, которого когда-то звали просто Артемкой. Пожилая квартирная хозяйка пару раз, по недосмотру матери, брала парнишку с собой в церковь на богослужения, успев все разобъяснить на счет самого святого места в храме, в котором незримо присутствует сам Господь. Но в этом престоле вряд ли что-то осталось от былой, осенявшей его святости. Стараниями неизвестного (хотя, чего уж там — известного!) мастера он был превращен в подобие трона, которого бы не постыдился сам Сатана. Спинка его была сооружена из куска могильной ограды, на острые шипы которой безжалостная рука нелюдя насадила маленькие беспомощные тельца нескольких младенцев и даже не вполне сформировавшихся эмбрионов. Казалось, некоторые из них до сих пор извиваются от боли. А кто уж точно извивался, так это три девки с ампутированными конечностями, чьи тела служили подлокотниками и скамеечкой кошмарного трона.
Но все это седой рассмотрел лишь периферийным зрением, потому что взгляд его мигом приковал тот, кто восседал на адском престоле.
Посмотреть действительно было на что. Седой с трудом сдержал подкатившую к горлу тошноту. По престолу, на котором когда-то совершалось таинство Евхаристии, были разложены куски, еще совсем недавно бывшие человеком. Самый большой обрубок закончил отпиливать себе вторую ногу, поднял ампутированную руку последней оставшейся у него конечностью и приветливо помахал седому:
— Ну вот мы и снова встретились, Артем. Я рад тебя видеть! Смотри, я даже оставил себе одну руку — специально для того, чтоб иметь возможность пожать твою!.. Да расслабься, шучу! Я сохранил ее с единственной целью — чтоб передать тебе вот это.
Тот, кого назвали Артемом, не поверил своим глазам: на окровавленной ладони урода сверкал… перстень с черной печаткой, на которой был отчетливо виден шакалий профиль! Седой в панике зашарил глазами по сторонам: ведь он только что выбросил именно такой же! Может, это другой перстень? Копия? Но нет, вряд ли: изящную ушастую головку пересекала точно такая же, до мельчайших изгибов, трещина.
— Тебе все-таки придется взять его, — проговорил сидевший на троне. — Выбрасывать бесполезно, ты уже один раз в этом убедился, не так ли?
Тот, кого назвали Артемом, вздохнул и принял из окровавленной ладони нежеланное и непонятно зачем нужное ему сокровище. Машинально сунул его в карман засаленной телогрейки: «Потом разберусь».
С помоста, на который был водружен трон, медленно стекали тягучие темные струйки.
— Но все же… зачем?.. — наконец смог вымолвить седой, ткнув пальцем в груду расчлененки, еще недавно звавшейся Петром Занюхиным.
— Я счел, что апотемнофилия — прекрасный финальный аккорд всей моей богатой на девиации жизни, — просто объяснил тот. — Но я также решил пойти значительно дальше тех малахольных психов, которые отрезают себе что попало, а потом скребут культями асфальт, получая таким образом половое удовлетворение…
Единственной оставшейся рукой урод нажал на что-то сбоку сатанинского трона, и платформа разом изменила направление движения. Теперь она заскользила на свисавших с вышины цепях куда-то назад. И навстречу ей — седой едва успел это заметить — со все возрастающей скоростью неслось громадное тусклое лезвие гильотины. Долю секунды спустя тот, кого назвали Артемом, разглядел, что это не гильотина вовсе, а заточенный особым образом совок экскаватора — черт его знает, откуда он здесь взялся. Секунда, казалось, длилась половину вечности. А на ее излете зазубренное лезвие с залихватским свистом отсекло Занюхину голову, затем, будто поперхнувшись, изменило траекторию, завалилось набок, с чавканьем располовинив одну из девок-подлокотников, и уткнулось в заляпанный свежими кишками помост. Задняя часть девки дрыгнула в последний раз ногами и тоже замерла. И платформа замерла. Все замерло. Только голова Занюхина еще долго перекатывалась под ногами седого, словно сплюснутый с двух сторон мячик, пока тот не остановил ее, наступив на висок растоптанным валенком.
— Вот и все, — устало проговорил он вслух. — Вот и все. Как же легко оказалось от тебя избавиться! Даже не верится. Все. Больше никто не будет убивать. Зверь не придет в этот чертов мир. Я его спас. Да, блядь, именно я спас этот гребаный мир!.. Да и какой ты, на хрен, Зверь! Так — зверушка…
Купол над головой седого раскололся с оглушительным треском, словно само небо порвалось пополам. По лику Христа проползла косая трещина — вроде той, что красовалась на перстне-печатке с шакальей башкой. Под ногами человека в телогрейке стремительно разъехались седые плиты церковного пола, и оттуда, из древнего смрадного склепа к нему потянулись костлявые руки мертвецов… Осознание роковой, непоправимой ошибки обрушилось на него, словно небеса на грешников в день Апокалипсиса. Какая разница, кто погиб — он или его заклятый враг? Это ровным счетом ничего не значит! Ведь они — две части единого целого, реверс и аверс медали, орел и решка! Главное — в «месте силы» принесена последняя кровавая жертва. И теперь Зверю ничто не помешает войти в мир…
— Да, нет никакой разницы, кто погиб, — произнес смутно знакомый бесцветный голос внутри черепной коробки того, кого раньше звали Артемом. — Это не имеет никакого значения. Ты и твой антагонист — единое целое, вы слитны, как раздвоенное копыто Зверя. В «месте силы» принесена последняя кровавая жертва, которая вобрала в себя энергию
