Полоски хлопчатобумажной марли и плотного льна, корпия, красный и липкий от сока драцены лейкопластырь. Миска со спиртом для дезинфекции, емкости с корой хинного дерева, толченым чесноком и тысячелистником, необходимыми для перевязки.
– Ну вот, – удовлетворенно сказала я, в последний раз окинув взглядом инструменты. Все должно быть наготове, ведь я работаю одна, если что-либо забуду, никто это мне не подаст.
– Как-то многовато приготовлений для удаления одного несчастного пальца, – заявил Джейми из-за моей спины.
Я обернулась. Он лежал, опершись на локоть, и наблюдал за мной; опий остался нетронутым.
– Разве ты не можешь оттяпать его ножом, а потом прижечь раскаленным железом, как делают полковые хирурги?
– Могу, конечно, – сухо сказала я. – Но, к счастью, у нас достаточно времени, чтобы сделать все как следует. Поэтому я и заставила тебя подождать.
Он хмыкнул и без воодушевления окинул взглядом ряды инструментов. Похоже, ему предстоящее казалось медленной ритуальной пыткой, а не продуманной хирургической операцией.
– Я хочу, чтобы ты потом смог пользоваться этой рукой, – твердо сказала я. – Чтобы не было инфицирования, нагноения, грубого уродства и – Бог даст – боли, после того как все заживет.
Джейми удивленно поднял брови. Он не жаловался, но я была уверена, что его правая рука с этим проблемным четвертым пальцем время от времени болела, – начиная с тех самых пор, как этот палец ему сломали в Уэнтвортской тюрьме, куда Джейми попал еще до восстания Стюарта.
– Уговор дороже денег. Пей. – Я кивнула на чашку.
Он поднял ее и неохотно сунул туда длинный нос, ноздри дернулись от приторного запаха.
– Меня от этого стошнит.
– Ты от этого заснешь.
– Мне будут сниться кошмары.
– Не важно. Главное, чтобы во сне ты не охотился на кроликов, – заверила я его.
Джейми невольно рассмеялся.
– Оно на вкус похоже на то, что соскребают с лошадиных копыт.
– И когда ты в последний раз лизал лошадиные копыта? – уперев руки в бока, спросила я и послала ему полуугрожающий взгляд, годящийся для запугивания мелких бюрократов.
Он вздохнул.
– Ты серьезно?
– Да.
– Ладно. – Одарив меня укоризненным взглядом долготерпеливого мученика, он запрокинул голову и одним махом влил в себя содержимое чашки.
– Я ведь сказала – пей медленно, по глоточку. Стошнит – заставлю слизать с пола.
Пустая угроза, учитывая месиво из грязи и травы под ногами, но Джейми сжал губы, зажмурился и упал на подушку. Дышал он тяжело и то и дело непроизвольно сглатывал. Я принесла низкий табурет и села у кровати, ожидая, когда подействует опий.
– Как ощущения? – спросила я через некоторое время.
– Тошнит. – Он приоткрыл один глаз – в узком просвете век мелькнула голубая радужка, – посмотрел на меня, застонал и снова зажмурился. – Словно с обрыва падаю. Очень неприятное ощущение.
– Попытайся подумать о другом. О чем-нибудь приятном. Отвлекись.
Он нахмурился на миг и попросил:
– Встань ненадолго.
Я встала, не понимая, что он задумал. Джейми открыл один глаз, потянулся ко мне здоровой рукой и ухватил за зад.
– Вот, это лучшее, о чем я мог подумать. Подержусь за твой зад – и сразу же успокаиваюсь.
Я засмеялась и подошла так близко, что его лоб уперся в мое бедро.
– По крайней мере, это средство можно передвигать.
Он закрыл глаза и прижался сильнее, дыша глубоко и часто. Лекарство подействовало, и осунувшееся, искаженное болью лицо Джейми обмякло.
– Джейми, прости, – сказала я спустя минуту.
Он открыл глаза, посмотрел вверх и улыбнулся, чуть сильнее сжав ладонь.
– Чего уж там.
Его зрачки сузились, синева глаз стала бездонной.
– Скажи, саксоночка, если бы перед тобой поставили человека и сказали: отрежешь себе палец – этот человек выживет, не отрежешь – погибнет; как бы ты поступила?
– Понятия не имею, – пожала я плечами. – Если нет другого выбора и он – хороший человек… да, наверное, согласилась бы. Хотя и без восторга, – прагматично добавила я.
– Да уж. – Лицо Джейми стало сонным. – Ты знаешь, что, пока ты занималась ранеными, ко мне приходил полковник? Полковник Джонсон. Мика Джонсон его зовут.
– Нет, не знаю. Что он хотел?
Его хватка стала слабеть, и я положила ладонь на руку Джейми.
– Там, в бою, были его солдаты. Часть из отряда Моргана, а остальные – его, и стояли они на холме, прямо на пути англичан. Если бы атака пришлась на них, им не жить, и лишь Богу ведомо, что случилось бы с остальными. – Мягкий шотландский говорок проявлялся все сильнее, глаза сосредоточенно смотрели на мою юбку.
– Так ты спас их, получается. Сколько там было людей?
– Пятьдесят. Хотя вряд ли они все погибли бы. – Джейми напрягся и, негромко хохотнув, крепче схватился за меня. Я ощущала его горячее дыхание сквозь ткань юбки. – Похоже на Библию.
– То есть?
– На ту часть, где Авраам торгуется с Богом за Содом и Гоморру. «Неужели Ты погубишь, и не пощадишь места сего ради пятидесяти праведников в нем?»[35] – процитировал Джейми. – А потом Авраам убедил Его снизить количество праведников с пятидесяти до сорока, потом до тридцати, до двадцати и десяти.
Он прикрыл глаза, голос сделался тихим и невыразительным.
– Как ты думаешь, нашлось бы на холме с десяток хороших людей?
– Наверняка.
Его рука отяжелела, хватка ослабла.
– Или пять. Или даже один. Одного было бы достаточно.
– Один там точно был.
– А тот паренек с лицом в форме яблока, который помогал тебе с ранеными, – он хороший?
– Хороший.
Глаза Джейми почти закрылись.
– Тогда мне не жаль отдать за него палец.
Джейми задышал медленно и глубоко, рот расслабленно приоткрылся. Я осторожно перекатила его на спину и положила здоровую руку ему на грудь.
– Негодник, – шепнула я. – Знала ведь, что заставишь меня расплакаться.
* * *Лагерь спал, наслаждаясь последними мгновениями покоя перед рассветом. Я слышала редкие оклики дозорных, шепот фуражиров, по пути в лес на охоту прошедших рядом с моей палаткой. Костры прогорели до углей, но у меня было три фонаря, дающих свет без тени.
Я положила на колени квадрат сосновой доски – операционный стол. Джейми лежал на животе, лицом ко мне, чтобы я могла наблюдать за цветом его кожи. Он крепко спал и даже не дернулся, когда я прижала острый конец щупа к тыльной стороне его ладони. Можно начинать.
Раненая рука отекла и побледнела, след от меча чернел на загорелой коже. Я положила руку ему на запястье, закрыла глаза и принялась считать пульс. Один, и два, и три, и четыре…
Я редко осознанно молюсь перед операцией. Вместо этого я стараюсь войти в то странное состояние, которое не в силах описать, но которое всегда узнаю: спокойствие души
