Днем стояла изнуряющая жара, ночью – обжигающий холод. Это выматывало. Бергойн издал указ о том, что «ни офицеры, ни солдаты не должны спать без одежды», и Уильям уже больше недели не менял нижнее белье. Но то, как он пах, уже не имело значения – вонь все равно не ощущалась, растворяясь в окутавшем лагерь смраде. Солдаты обязаны были вставать на пост с оружием в руках за час до рассвета и ждать, пока солнце не разгонит туман, – лишь так можно было убедиться, что поблизости не скрываются готовые напасть американцы.
Стали выдавать меньше хлеба. Соленая свинина и мука заканчивались, а у маркитантов вышел весь табак и бренди, к неудовольствию немецких войск. По счастью, защита была организована хорошо: построили два редута, и тысячи людей рубили деревья, чтобы они не мешали артиллерийскому огню. К тому же Бергойн заявил, что через десять дней подойдет генерал Клинтон с пополнением – и, возможно, едой. Оставалось лишь ждать.
– Евреи так не ждали Мессию, как мы ждем генерала Клинтона, – пошутил старший лейтенант Грюнвальд, чудом выживший после ранения под Беннингтоном.
– Ха-ха, – ответил Уильям.
* * *Американцы пребывали в хорошем настроении, более чем готовые закончить начатое. К сожалению, если у англичан не хватало еды, то у повстанцев – боеприпасов и пороха. Маясь от безделья, они время от времени появлялись у границ английского лагеря и пощипывали врага, но общей картины это не меняло.
Йен Мюррей отчаянно скучал, и лишь когда набег под прикрытием тумана окончился для его спутника пропоротой ногой – бедняга наступил на острый край потерянного кем-то оружия, – ему представился благовидный предлог, чтобы посетить палатку, в которой Рэйчел Хантер помогала своему брату.
Эта мысль так захватила Йена, что он почти не смотрел под ноги и ухнул головой вниз в овраг, скрытый туманом. От удара головой о скалу у него, что называется, искры из глаз посыпались. И двое мужчин, хромая и поддерживая друг дружку, заковыляли к госпитальной палатке.
Здесь было людно; раненные в бою лежали в другом месте, а сюда приходили с незначительными недугами. Голову Йен не расшиб, но все вокруг двоилось, и он закрыл один глаз, надеясь, что так будет легче найти Рэйчел.
– Ho ro mo nighean donn boidheach! – одобрительно сказал кто-то за спиной.
На один безумный миг Йену почудилось, что сзади стоит дядя Джейми, и он глупо заморгал, не понимая, почему дядя Джейми флиртует с тетей Клэр, когда она работает. Потом он запоздало вспомнил, что тети здесь вообще-то нет, значит…
Прикрывая ладонью глаз – казалось, что он вот-вот выпадет, – Йен осторожно повернулся и увидел у входа в палатку мужчину. Его светло-рыжие волосы переливались под утренним солнцем, а у Йена открылся от удивления рот.
Мужчина не был дядей Джейми – Йен понял это, как только тот вошел, тоже поддерживая хромающего товарища. Лицо было другим: красное, обветренное, веселое – и со вздернутым носом. Кряжистый и не слишком высокий, незнакомец двигался с грацией пумы – даже при том, что его обременял друг, – и Йен никак не мог отделаться от ощущения, что это Джейми Фрэзер.
Он носил килт; они оба были в килтах. «Горцы», – растерянно подумал Йен, хотя понял это, еще когда мужчина заговорил.
– Có thu? – отрывисто спросил Йен. «Кто вы?»
Услышав гэльский, мужчина окинул его удивленным взглядом, отметив одеяние могавка.
– Is mise Seaumais Mac Choinnich à Boisdale. Có tha faighneachd?[36]
– Йен Мюррей, – ответил он, пытаясь собраться с мыслями. Имя мужчины показалось ему смутно знакомым, что неудивительно – он знал чуть ли не сотни Маккензи. – Моя бабушка была Маккензи, – добавил Йен, как и подобало для выяснения родственных отношений между незнакомцами. – Эллен Маккензи из Леоха.
Мужчина пораженно округлил глаза.
– Эллен из Леоха? – воскликнул он. – Дочь того, кого называли Джейкоб Рыжий?
Он волнения Хэмиш слишком сильно прижал своего друга, и тот вскрикнул. Это привлекло внимание девушки, которую Хэмиш с порога поприветствовал на гэльском словами «О, прекрасная девушка орехового цвета!» – и она поспешила выяснить, в чем дело.
Йен заметил, что она и впрямь ореховая, – Рэйчел Хантер загорела на солнце до бледно-коричневого оттенка, свойственного ореху гикори, а ее волосы под платком были цвета грецкого ореха. При этой мысли Йен улыбнулся. Рэйчел заметила его и прищурилась.
– Раз уж ты способен ухмыляться, словно обезьяна, значит, не так уж серьезно ранен. Зачем…
Она умолкла, удивленно глядя на то, как Йена Мюррея заключил в объятия плачущий от радости горец в килте. Йен не плакал, но ему определенно было приятно.
– Тебе наверняка захочется повидаться с моим дядей Джейми, – сказал он, ловко высвобождаясь из объятий. – По-моему, вы его зовете Шеймусом Рыжим.
* * *Джейми Фрэзер, не открывая глаз, прислушивался к боли в руке. До тошноты острая и сильная, но с глубинной тянущей нотой, характерной для перелома. Целительная боль.
Клэр говорила «ломит кости» – он всегда думал, что это метафора. Теперь ему казалось, что кто-то вонзает в его кости стальные спицы, а потом расшатывает их, не обращая внимания на то, что происходит с окружающей плотью.
Он быстро глянул на руку, и его затошнило, причем от замешательства, – никак не удавалось сопоставить нынешний вид и ощущения в руке с тем, как это должно было быть. Подобное случалось и раньше; он привык к шрамам и скованности движений. И все же… Он помнил ощущения здоровой руки, ее вид, гибкость и отсутствие боли, то, как легко она бралась за ручку мотыги и рукоять меча. Только не за перо. Он мрачно усмехнулся сам себе. Перо давалось с трудом даже в лучшие времена, с абсолютно здоровыми пальцами.
Сможет ли он теперь писать? Из любопытства Джейми шевельнул рукой. Задохнулся от боли, но не отвел от руки широко раскрытых глаз. Мизинец жался к среднему пальцу – от этого жуткого зрелища екало в животе, – однако пальцы гнулись. Господь милосердный, как же больно!.. Впрочем, боль – это всего лишь боль; шевелить пальцами можно.
«Я хочу, чтобы ты потом смог пользоваться этой рукой», – словно наяву донесся голос Клэр.
Он слабо улыбнулся. Ни к чему спорить с женщиной о медицине.
* * *Я вошла в палатку за инструментом для прижигания. Джейми сидел на постели, сгибал и разгибал прооперированную руку и задумчиво смотрел на лежащий перед ним в коробке отрезанный палец. Я поспешно обмотала его гипсовым бинтом, и он стал похож на мумию червяка.
– Э-э… Может, избавиться от него?..
– Как? – Джейми неуверенно ткнул его указательным пальцем и тут же отдернул руку, словно отрезанный палец вдруг зашевелился; и то ли нервно хохотнул, то ли всхлипнул.
– Сжечь, – предложила я.
Обычная практика, на войне всегда избавлялись от ампутированных частей тел
