Оба корабля развернулись и поплыли в порт, а тот, что был их целью, превратился в стену огня, пылая так яростно, словно сделан был из соломы. Гул и потрескивание пламени были слышны на побережье, и всего через несколько минут кораблик сложился внутрь себя и затонул. Видно было, что даже под водой он продолжает гореть, а море над тем местом, где он потонул, кипело, выбрасывая клубы пара. Когда два огнебойных корабля вплыли в аванпорт, а потом исчезли в одном из каналов, ведущих вглубь горы, в порту стояла испуганная тишина.
После этого представления начали опускать цепь в рыбачьем порту, чтобы ладьи смогли выплывать на ловлю рыбу, но таинственные огнебойные корабли всегда дрейфовали на море или плавали тут и там, и можно было различить их взглядом. И больше никто не пытался подбираться к цепям или красть корабли.
* * *Бенкей лежал и не отзывался, глядя в потолок. Не был он совершенно безвольным, время от времени переворачивался с боку на бок, порой садился на постели и стеклянным взглядом смотрел в пол. Не ел сам, но если кормили его с ложечки, то глотал. Нужно было утром и вечером отводить его в туалет, а еще мыть губкой из ведра. На такое он не обращал никакого внимания, и я поэтому переживал более всего, поскольку опекали его две молодые женщины, присланные Фьольсфинном, и я был уверен, что к таким Бенкей бы вернулся даже из страны смерти.
Я помнил, что с нами происходило в Долине Скорбной Госпожи, как помнил и то, что однажды Бенкею уже удалось переломить чары и пробудить нас обоих, и что после и мне самому удалось сделать то же самое. Оттого я испытывал те же методы, что и тогда: играл ему дурацкую песенку о козлике, который влюбился в кобылу, а потом побоями пытался заставить его танцевать.
Он оставался совершенно равнодушен. Я лупил своего друга по лицу, удары разворачивали его лицо в сторону, на щеках расцветала красная припухлость, а потом он начинал беззвучно плакать.
Было это настолько ужасно, что плакал и я. Я понятия не имел, что делать дальше. Фьольсфинн и Ульф тоже проводили с нами немало времени, оба вместе или по отдельности, пытались применять заклинания или приносили странные эликсиры, но все это не давало никакого успеха.
Я подсовывал под нос Бенкею пряное пиво, лучшую амбрию, какую удалось мне достать, наконец, я нанял лучшую и самую дорогую девку с Юга, какую только сумел найти в Кавернах, высокую и прекрасную, как княгиня Ярмаканда, и дал ей шесть марок серебра сверху, обещая, что, если она сумеет пробудить Бенкея, я доплачу ей вторые полгвихта, причем в золоте.
Она вышла из его комнаты после длинной водяной меры, молча покачала головой и вернула мне три марки.
Тогда идеи у меня закончились. Я сидел около Бенкея, играл ему или пел, поил из кувшина, рассказывал разные истории, молил, чтобы он очнулся, отдавал приказы по-кирененски и по-амитрайски – все впустую.
Я не понимал, как и почему, но мой друг, которого я оставил в пещере во власти Скорбной Госпожи, когда сам оттуда ушел, исчез. Осталась лишь его пустая скорлупа, в которой содержалось воли не больше, чем на то, чтобы проглотить юшку, воду или воспользоваться уборной.
В то время у Ульфа и Фьольсфинна было столько занятий, они отдавали столько приказов, что я остался со всем этим совсем один.
И вот однажды вечером ко мне пришел Н’Деле и сказал:
– Тохимон. Мой окунин и молодой брат. Пришло время важного разговора. Выпей со мной кувшин вашего меда, поскольку пальмового вина я тут не найду, и выслушай меня.
Я не имел понятия, в чем тут дело, но сердце мое сжалось от страха, поскольку я знал, что подобные обещания важных разговоров никогда не бывают о чем-то хорошем. Кебирийцы не знали обряда горо хаку, к тому же мы не были настолько уж близки друг с другом. Он был моим братом по оружию, я любил его, но не предполагал, чтобы смог стать его горо дару.
Мы пошли на стены Верхнего Замка в поисках укромного места для разговора. Бастионы и этой стены, и всех остальных пониже считались у корчмарей прекрасным местом, чтобы поставить там дополнительные столы для людей, желающих напиться на свежем воздухе с видом на море; однако нынче здесь встали тяжелые метательные машины, требушеты с плечами, втыкающимися в небо, словно мачты огромных кораблей.
Каждый из Ночных Странников имел специальный медальон, точно такой же, какой носили Братья Древа. Мы показали его стражникам у машин и попросили их отойти ненадолго и вернуться на пост, когда мы покинем это место, а потом присели на массивную опору требушета с плечом в тридцать локтей и с тремя противовесами, способного метать снаряды далеко за порт.
Кувшин мы поставили на землю, я раскурил трубку. Мы смотрели на крыши и башни, спускающиеся все ниже, искупанные в солнце – и дальше, на искрящуюся поверхность моря.
– Это будет важным и сложным – то, что я хочу сказать тебе, молодой друг, а потому прости, что стану звать тебе по имени. Это не будет разговор между окунином, тохимоном или даже императором с наемным аскаро или следопытом «Солнечного» тимена пехоты. Тут говорят братья по оружию и друзья: Н’Деле Алигенде, называемый тут Танцующим Кулаком, и Филар, сын Копейщика, называемый тут Каменным Огнем.
Я вздохнул, затянулся дымом из трубки и отпил глоток из своего кубка, готовый к худшему. Н’Деле протянул ко мне раскрытую ладонь с расставленными пальцами, а потом сжал ее в кулак.
– Когда мы отправлялись из лагеря, мы были как один кулак. Одного мы потеряли в пустыне. Потом нас разделили, и до сих пор нас не отыскал наш окунин, Сноп, сын Шорника. Осталось нас трое, из которых один лежит, утратив свой дух. Близится время больших событий, которые решат судьбу Севера, а могут повлиять и на весь мир. У нас есть большие союзники, у нас есть новые товарищи по оружию, но у нас остается и этот – пусть искалеченный – кулак верных Носителю Судьбы, и все еще незавершенная миссия. И наш брат по оружию, который коснулся проклятой силы урочищ, называемых у нас кадомле, теперь лежит без сознания. Я долго сражался с мыслями,
