– Чудесный вид, – говорю я.
– Он и должен быть чудесным, – отвечает он весомо.
– Экскурсия, да?
Он молчит минуту-другую.
– Верхушка Башни Шепотов, – начинает он. – Около ста сорока пяти метров над уровнем моря. Последнее место, с которого мои узники должны были видеть мир, если бы я так решил. Помни, что ты стоишь в месте, созданном заклятым во льду, искалеченным безумцем.
– «Прогулка по доске», как на пиратском корабле, а потом полет к морю? Или же эти ворота – просто виселица?
– И одно, и второе, – роняет он деревянным голосом. – Сперва петля и люк, причем виселица становится инструментом исключительно гуманным: натяжение веревки может наступить и после десятиметрового полета. Потом достаточно будет ее просто перерезать. Таким-то образом мы получаем уверенность, что казнь была успешной. Но есть и другая возможность, – он поднимает руку и показывает на смыкающиеся над нами когти. – Внутри каждого находится медный прут сечением с большой палец мужчины; каждый выступает из скалы еще на пару метров. Сквозь сердцевину шпилей тянется под полом до самого столпа. По два к каждому, а потом – к железным кольцам, к которым пристегивались бы кандалы. А потом достаточно просто подождать грозы.
– Умно, – отвечаю я. – А если в грозу в башню так и не ударит молния – тогда что? Помилование?
– Честно? Не знаю. Но боюсь, что лишь следующая гроза. Я ведь говорил: я когда все это выдумывал, был не в лучшем психическом состоянии.
– Зачем ты все это мне показываешь?
– Это одна из тайн этой башни. Один из ее «шепотов». Я показываю тебе, что я не такой академический тюфяк, каким ты меня считаешь. Во-первых, я рассчитывал, что однажды это использую, причем против старых приятелей по экспедиции. Во-вторых, хорошо бы мне сказать, что я был тогда не в себе, что мне стыдно, что я сконструировал нечто подобное, но я вовсе в этом не уверен. На самом деле я радуюсь, что у меня есть место для казни, и порой я сюда въезжаю, чтобы удостовериться: эти жуткие машины все еще ждут. Каким-то довольно нездоровым образом это дает мне ощущение, что я настоящий король. Если уж у меня есть собственный остров, башня и подданные, то я должен быть готовым убивать людей. И меня радует, что я не был бы безоружен перед лицом по-настоящему отвратительных преступников. Когда я на это смотрю, у меня есть ощутимое чувство силы моего города. Тебе этого не понять, но мне кажется, что я начинаю думать несколько по-средневековому. Есть ценности, такие как праведность, благородство, милосердие и великодушие – или справедливость, – однако мне кажется, что для управления Ледяным Садом обязанностью правителя остается требовать их исполнения и обладать силой для их защиты. Я не должен переживать, что некто невиновный получит смертный приговор из-за продажности юристов или их невнимательности, поскольку все тут происходит по другой шкале. Феодальной. Каждый случай можно разрешить в индивидуальном порядке. Никто не окажется неосторожно осужден на смерть, поскольку такую-то карту и приговор я приберегаю для крайних случаев. А кроме того, приговоры отдаю я сам. Согласно собственному суду. Под собственную ответственность.
– Ну ладно, Ваше Величество, – говорю я, придавливая жар в трубке. – И что же из этого следует для нас? Мы можем приволочь сюда Багрянца, а перед казнью поджечь на нем одежду да набить карманы фейерверками. Но уничтожение этого амитрая, пусть бы и максимально изощренное и зрелищное, ничему не послужит. Мы ничего не получим таким-то образом. К тому же я сомневаюсь, чтобы он испугался достаточно – он вряд ли осознает связь между электричеством и молниями. Это производит впечатление на меня, потому что однажды меня ударила молния.
– Это только вступление к тому, что я хотел тебе показать. Терраса Башни Шепотов – просто доказательство моей решительности. Но есть и нечто еще. И уж оно может пригодиться. Возвратимся.
И снова лифт, ползущий внутренностями башни вниз, на уровень, на котором находились подвалы максимальной защиты. У меня начинает кружиться голова от этих постоянных путешествий вниз-вверх.
Мы стоим в круглом зале, напоминающем опрокинутую вверх дном хрустальную миску. В нем метров двадцать диаметра и десять – высоты, и, несмотря на то, что мы находимся под землей, с хрустального свода сочится туманный отсвет, словно в теплице, окрашенной известкой, – или словно здесь наступил туманный день. Ассоциации с теплицей, кстати сказать, кажутся вполне разумными, поскольку вдоль стен растут ледяные растения, позванивая прозрачными листьями и цветками. Но они ощетинены шипами: у цветов – слишком хищный вид, будто у мухоловки или геометризированной ядовитой орхидеи.
– Филиал Ледяного Сада? – спрашиваю я.
– Его изнанка, – говорит он. – В том я приветствую будущих граждан, приглашаю их на пир, показываю новую жизнь, какая ждет их в городе, – но он еще и сад, в котором они окажутся после смерти. Даю им образ, что будет находиться у основ религии Древа. Этот зал – полная противоположность. Если тот – образ Эдема, то здесь у нас ад.
– И ради какой же цели?
– С мыслью о тех, о моих коллегах по экспедиции. Как инструмент перевоспитания, как комната пыток – да не все ли равно?
– И что оно может сделать?
– Может сломать, причем быстро. За несколько часов, а не месяцев. Воздействие индивидуализировано. Что увидит узник – полностью зависит от его разума.
– Я встречался с кое-чем подобным, – говорю, вспоминая страховку на станции черве поезда с побережья. – Но это не будет совместимо с психикой чужака. Та система была рассчитана на местных, от меня через некоторое время отстала.
– Я имею некоторый опыт в манипулировании психикой местных, – скромно отвечает Фьольсфинн. – Каждый гражданин проходит инициацию, рождается в Ледяном Саду снова и видит это место как лучшее в своей жизни. В этом случае мы, собственно, должны сделать то же самое. Единственная разница в том, что он – наш враг, а значит, мы сначала должны его сломать, а только потом показать ему альтернативу.
– Как-то становится мне жаль Багрянца, – говорю я кисло. – Рядом с твоей мозговыжималкой классические пытки кажутся типа честными и более добрыми.
* * *– Кто тебя прислал? – спросил Вуко.
Все выглядело до отвращения типично: пустой подвал без окон, стол, ярящаяся люминесцентная лампа, двое Братьев Древа с неприятными, красными лицами и голый человек, прикованный цепью к дубовому креслу, сколоченному из толстых колод.
Худой, угловатый, с лицом варана, покрытым алыми пятнами разветвленных сосудов. Было мерзко. Вся ситуация была мерзка.
Сидел и молчал.
– Знаешь что? – сказал Вуко устало. – Ты мне надоел. Тебя ведь учили, как идут такие вот разговоры. Нельзя ли пропустить пару циклов? Ради нас обоих. Ты хорошо знаешь, что не выдержишь и в конце концов заговоришь. Так, может, сразу перейдем к этому? Гляди,
