Все, способные дышать дыхание

торговца и вновь оказался позади передовой столовой: так я понял, что хожу по лагерю кругами и что ум мой тоже бегает кругами, задыхаясь, ибо Тот, к кому привык я обращать свои помыслы перед лицом тяжких испытаний, больше не отвечал мне; я был один – я верил, что был один. „Я должен взять себя в руки“, – подумал я, но не мог и помыслить пойти домой и лечь в кровать; тогда я решил, что теперь буду сворачивать то направо, то налево. Вдруг лагерь кончился: передо мной был луг, и какие-то тени качались на лугу, и все освещал холодный лунный свет, и я слышал что-то вроде приглушенного пения. Я признаюсь: был момент, когда я почти поверил, будто вижу шабаш – таким это показалось естественным продолжением всего, что творилось у меня на душе; я почти представил себе, что сейчас столкнусь с силами тьмы лицом к лицу, и не усомнился, что буду поглощен ими, ибо они, может быть, теперь властвуют над землей. Я замер у дерева; сердце выскакивало из груди, и я услышал, как эти голоса говорят: „Дышим – и не думаем… Дышим – и не думаем…“ Помню, что там была зебра и было, кажется, несколько шакалов; множество маленьких фигурок я не разглядел, да и не смог бы: слезы уже застилали мне глаза. Я смотрел на них, ищущих того, чего сейчас так жадно искал я и боялся не найти, и думал, что Господь явил нам немыслимую и невообразимую благодать, объединив теперь наши души с душами тех, кто еще недавно был для нас в лучшем случае „меньшими братьями“, и даровав нам общую жизнь – по крайней мере, на нашем земном пути. Я стоял и слушал их; ничего комичного не было в их медитации, и я сам шепотом повторял: „Дышим – и не думаем… дышим – и не думаем“, – пока они вдруг не прервали свою встречу и не разошлись. До сих пор я совершенно твердо уверен, что Господь явил мне высшую милость, показав в тот вечер сперва все ничтожество души моей, а затем все величие своего замысла, и что иначе меня ожидал бы страшный путь медленной утраты веры – утраты через растворение в себе и в собственной горделивой пустоте».

97. Бери

Яся Артельман входит в запасник к кроликам, держа в руках жестяную конструкцию – что-то вроде двухэтажного домика, сделанного из пустых канистр из-под оливкового масла.

Яся Артельман. Жрете, хрючелы ушастые? (Принюхивается.) Что ж у вас вечно мочой-то воняет? Только поменял же сено ваше гребаное. По-человечески прошу: не жрите вы его, жрите траву, специально же ношу, а ссыте – на сено; пол же провонял, ну что мне теперь, перекапывать его? (Наливает из бутылки воду в большую миску, ногой разрыхляет сено.)

Шестая-бет. Яблочко есть?

Яся Артельман (передразнивая). «Яблочко есть?» Хоть бы раз спасибо за что сказали.

Сорок Третий. Спасибо за что.

Яся Артельман смотрит на него несколько секунд со сложным выражением лица.

Яся Артельман. Мелкие где? (Замечает коричневого крольчонка, спящего под столом с пыльным электронным оборудованием, достает его оттуда.) Чучело-мурчучело! Просыпайся. Смотри, что я сделал! Где братан твой? Смотри, что я вам сделал. (Демонстрирует жестяной домик.) Вот сюда можно лазить и сюда, а вот тут можно перейти на второй этаж, а вот тут прятаться можно, за дверочкой. (Осторожно сажает крольчонка на пологую жестяную полоску внутри домика, крольчонок, все еще сонный, медленно забирается по ней на второй этаж, закрывает глаза.) Ладно, проснешься – допрешь, оно реально крутое, я потом еще к нему всякое приделаю. У нас с Мири крыса была, у нее дом был на полстола прямо, она была ма зэ[164] умная, все лабиринты проходила. Ты ж головой не в маму с папой пойдешь, да? Нееет, вы с братиком будете у меня умненькие, я вас развивать буду, лабиринт вам сделаю еще, только не ссыте в него… (Осторожно вынимает.) Где братан твой?(Заглядывает под стол, роется у живота Шестой-бет.)

Шестая-бет. Что?

Яся Артельман. Где второй мелкий? Черный где?

Шестая-бет. Съела.

Яся Артельман. Что?

Шестая-бет. Съела.

Яся Артельман. Что?

Шестая-бет. Я съела. (Затухающим голосом.) Ты водички не принес… Я пить хотела и съела…

Яся Артельман (отступая на два шага). Что?

Сорок Третий (затухающим голосом). Ты же водички не принес…

У Яси Артельмана начинают дрожать руки.

Яся Артельман (севшим голосом). Что, блядь?

Сорок Третий (испуганно пытается что-то сказать, но от страха заикается). Атятятятя… А-тя-тя…

Яся Артельман молчит.

Сорок Третий. Атятятятятя…

Яся Артельман (холодно). Вдохни глубоко. Выдохни.

Сорок Третий вдыхает и выдыхает.

Яся Артельман. Вдохнул-выдохнул.

Сорок Третий вдыхает и выдыхает.

Яся Артельман. Теперь сосчитай до трех и говори: «Я хотел сказать…»

Сорок Третий (очень испуганно). Раз-два-три… Я хотел сказать… Я хотел сказать – есть еще!

Яся Артельман молчит.

Сорок Третий (испуганно). Есть еще! Тебе надо? Есть второй! Бери!

Шестая-бет (испуганно). Бери! Бери второго!

В следующую секунду Яся Артельман хватает жестяной домик и с размаху бьет им Шестую-бет по спине.

Яся Артельман (нанося удар за ударом по верещащей от боли и ужаса Шестой-бет). Вы звери! Вы звери блядские, блядские твари, вы звери поганые, вы звери!

Сорок Третий визжит, забившись под перевернутую миску для воды; вода стекает с его морды, на полу быстро образуются два мокрых пятна – одно у морды, второе под хвостом. Шестая-бет замолкает и больше не двигается. Яся Артельман молча запускает домиком в Сорок Третьего, домик с грохотом ударяется об миску, Яся Артельман бросается вон из запасника, его ботинки грохочут по лестнице. Внезапно направление шагов меняется: Яся Артельман возвращается, вбегает, трясущимися руками хватает коричневого крольчонка со стола и опускает в карман. В следующую секунду Яся Артельман начинает гоняться по запаснику за Сорок Третьим.

Сорок Третий (без слов). Не надо! Не надо! Не надо!!!

Яся Артельман наконец ловит Сорок Третьего сперва за заднюю лапу, а потом за загривок, другой рукой подхватывает с пола свой китбек, снова несется вниз по лестнице с истерически верещащим кроликом в руке, выбегает из запасника и изо всех сил швыряет Сорок Третьего в сторону жирафника. Следующий раз мы видим Ясю Артельмана примерно через пятнадцать минут: обежав огромную воронку, оставленную позади жирафника артиллерийским снарядом, Яся Артельман выходит в покореженные ворота зоопарка с колотящимся крольчонком у колотящегося сердца.

98. Раз, и второй, и третий

– Я не держу котов, – говорит Грета Маймонид с презрением. – Ноги этих мерзких тварей в доме моем не будет. Я их выгнала к чертовой матери.

Они просят разрешения осмотреть квартиру – разрушенную квартиру Греты Маймонид. Они очень вежливые, очень внимательные, они спрашивают Грету Маймонид, не нужна ли ей какая-нибудь помощь, один пытается поддержать Грету Маймонид, опирающуюся дрожащей рукой на косяк, за