Все, способные дышать дыхание

вторника, начинается заседание ваады, только что прошла буша-вэ-хирпа, все в песке, по всему лагерю стоит вой ошалевших верблюдов, двух членов ваады немножко ободрало, пока они добирались до укрытия, настроение соответствующее. На повестке дня исключительно неприятные вопросы: очереди в душ выросли до четырех часов, последние моются едва текущей струйкой холодной воды, должны ли мы давать кому-то приоритет или продолжаем ротацию? Ситуация с одеждой тоже требует какого-то довольно глобального решения: некоторые попали в лагерь практически без ничего, другие износились до нехорошего состояния; слава богу еще, что с детской одеждой граждане как-то самоорганизовались, устроили какой-то обмен, пошив, перешив, но в остальном все нехорошо, потому что у нас на глазах все активнее развивается черный рынок с жуткими ценами, с обменом вещей на продукты (и речь идет не только об одежде, конечно, – вон у члена ваады Маймони, отвечающего за распределение детского питания, на пальце совершенно новенький перстень, – да вы охуели! Нет, это вы охуели! Да прекратите вы срач, у нас глобальные проблемы, что-то надо делать – что? Словом, охуенное утро вторника, и никто не замечает енота, который уже несколько минут сидит столбиком в углу шатра, и только когда дело доходит до голосования за то, чтобы Маймони получил в помощь Рокаха-младшего («Да вы охуели!» «Эйяль, Эйяль, давай по-хорошему, тебе же легче будет»), енот поднимает лапу. Тут член ваады Саша Вайман замечает, что енот поднимает лапу не то в третий, не то в четвертый раз (Саша Вайман готов отвлекаться на любую хуйню, вообще непонятно, что он делает в вааде, только саркастически хмыкает и пожимает на все плечами, самовлюбленный психопат). Кто-нибудь умный на месте Саши Ваймана обратил бы все в шутку, но Саша Вайман в восторге, Саша Вайман требует остановить голосование и разобраться в ситуации, и тут выясняется вот это вот все – тридцать три звездочки, и этот енот (ему бы уже имя, да? Пусть он будет Лунго, тем более что мы пока не разобрались, мальчик он или девочка) пришел на заседание ваады, он хочет быть младшим наблюдателем, у него есть право голоса, он считает, что Эйялю Маймони нельзя доверять, вы только подумайте. Тут все забывают про повестку дня, и начинается разбирательство про тридцать три звездочки – допрос енота («Я был хороший. Хорошо себя вел. Хочу на стул. Можно мне на стул?»), вызов Мири Казовски (благо эта дура тут недалеко, занята полезным делом: вычесывает вшей у детей, к ней стоит очередь из трех маленьких оборванцев) и выяснение, как, собственно, мы оказались в этой немыслимой ситуации и что нам с этой ситуацией делать, если институт демократических ценностей свят даже в такое тяжелое для страны время (Саша Вайман презрительно хмыкает, в глаз бы ему дать). И выясняется, что Мири Казовски на протяжении месяца (ну, или немножко больше) каждый вечер выдавала этому любителю сидеть на стуле золотую звездочку. За что? За практику речи. Еще раз, за что? За практику речи. Этот любитель сидеть на стуле каждый день приходил к Мири Казовски на задворки ее каравана и там, по словам Мири, упорно практиковался в речи и добился, по словам Мири, большого прогресса. Понимаете, Мири Казовски совершенно не с кем поговорить.

45. Я тебе не брат

Яся Артельман открывает ногой дверь комнаты с кроликами; по сравнению с нашим последним визитом комната преобразилась: пол подметен, в одном углу свежее сено, в другом миска с водой. Не считая россыпи свежих кроличьих шариков, в запаснике почти чисто.

Яся Артельман. Бокер тов, бокер ор[88]. (Вынимает из ушей артиллерийские затычки с черными петельками.) Срали? Пили? Сейчас жрать вас понесу на лужайку. Где баба твоя?

Сорок Третий (не поднимаясь с подстилки). Нету.

Яся Артельман. Прячется? Поссорились вы? Пульт от телевизора не поделили? Семейный бюджет не сошелся?

Сорок Третий (с закрытыми глазами). Нету. Эта самая приходила, хвать ее – и нету. Потом меня, придет и хвать меня. Хвать и палкой. Палкой по голове и все.

Яся Артельман. Кто, блядь, нахуй приходила? Да можешь ты по-человечески сказать?

Сорок Третий. Я по-человечески говорю. Или нет?

Яся Артельман. Аррргхххх. Так. Эта твоя приходила – она какая?

Сорок Третий. Большая. Как человек.

Яся Артельман. Да уж небось не крокодил на третий-то этаж приперся. Такие черные волосы длинные? Вот это волосы (показывает на себе) – черные? Командирша такая, всем командует?

Сорок Третий. Вот это волосы. Нет, у нее белые, красивые, как я.

Яся Артельман. Ах ты ж ебаный ты в рот, вот сучка. Сиди тут, я дверь закрою снаружи, если придут – ори, ты орать умеешь?

Сорок Третий внезапно заходится бешеным верещанием.

Яся Артельман. Пиздос. Ладно, ори, как умеешь, и в руки не давайся.

Выбегает, грохочет вниз по лестнице.

Сорок Третий (закрывая глаза). В руки не давайся. В руки не давайся. Как не давайся?

Яся Артельман бежит, перескакивает ограждение контактного зоопарка, морщится от запаха тухлого мяса, который держится тут до сих пор, несмотря на проведенные Адас Бар-Лев работы по контейнированию ситуации.

Внезапный блеющий голос из-под развалин цветного домика. Брат! Брат! Водички! Воды!..

Яся Артельман (на ходу вставляя затычки в уши). На хуй, твари, я не резиновый.

Добегает до жирафника, замедляет шаг, вынимает затычки и очень тихо, на цыпочках, придерживая автомат, крадется к двери. Осторожно дергает: дверь заперта изнутри. Яся Артельман медленно обходит жирафник и находит наблюдательное оконце.

Яся Артельман (с силой ударяя в оконце двумя кулаками). Бу!

Бьянка Шарет в ужасе вскакивает на ноги, руки у нее дрожат, она быстро прикрывает расстегнутую ширинку подолом рубахи.

Яся Артельман. Отдай крольчиху, чучело-дрочучело.

Бьянка Шарет. Что?..

Яся Артельман. Крольчиху мою отдай.

Бьянка Шарет (медленно оправляя рубашку, насупившись). Не дам. Моя. Я взяла, принесла, моя.

Яся Артельман (обегая жирафник, пролезает через грузовой отсек). Короче, где крольчиха?

Бьянка Шарет (пятясь). Ты чего? Я пришла, взяла, ты чего хочешь? Ты иди к ним, бери паек, ты мой паек бери. Я не хочу паек, мне не надо, я сама тут. Скажи – можно взять мой паек. Иди, уходи.

Яся Артельман. Шестая!.. Шестая, дура мохнатая, ты где?

Шестая-бет (откуда-то сверху). Не надо палкой! Нельзя! Нельзя палкой! (Заходится верещанием.)

Яся Артельман видит мешок из-под песка, подвешенный к высокой жирафьей кормушке. В мешке что-то дергается и копошится.

Бьянка Шарет (внезапно севшим, гортанным голосом). Не дам. Все по-честному. Моя добыча.

Яся Артельман. Охуела вообще? Какая добыча?

Бьянка Шарет. Моя.

Яся Артельман отталкивает Бьянку Шарет и хватается за тянущуюся к мешку веревку с привязанным к ней камнем; дергает несколько раз, начинает отвязывать камень. Внезапно Бьянка Шарет двумя кулаками бьет Ясю Артельмана по спине, и тот едва не падает.

Яся Артельман (потрясенно). Охуела, что ли?

Бьянка