Это всегда было: украдут, украдут, украдут. Софи хорошо помнит: вот они с Эмилией еще крошечные, вот такусенькие, размером с левреток, почти розовые, почти прозрачные в своей аристократической худобе; хозяин еще не водит их на поводке, а носит гулять на руках, показывает: вот куст. Вот куст. Вот куст. Вот забор. Вот бак. Вот куст. Вот так можно вернуться домой. Понимаешь? Все смотрят на них, все верещат: «Хамудим[98]! Хамудим!» – все тянутся почесать, кто-то хочет взять на руки, подсовывает Софи пальцы под бок, хозяин дергается, говорит с человеком нехорошим голосом, каким может сказать: «Плохая девочка!» – если порвать носок, съесть тапку. Быстро идет домой, Софи лежит, прижавшись к нему ухом, слушает «бум», «бум», это счастье. Украдут, украдут; потом они взрослые, хозяин возле супермаркета проверяет армированные поводки, проверяет замочки на ошейниках: украдут, украдут. Смотрите: направо, потом налево, потом еще налево – вот этим путем можно вернуться домой. Понятно? Хорошая девочка. И ты хорошая девочка. Ни от кого ничего нельзя брать. Ни за кем нельзя идти. Украдут. Вот так можно вернуться домой. Запоминайте все пути, чтобы вернуться домой. Они запоминали. Вернуться к хозяину. Хозяина теперь нет. Об этом нельзя думать. Им говорят: «Надо всегда думать: „Господи, Господи, Господи!..“» Софи это все равно. Софи думает: «Эмилия, Эмилия, Эмилия. Эмилия есть. Эмилия не здесь. Значит, Эмилию украли. Значит, ее надо найти».
Что слышит София Маргарита Лаиса Стар Гэллакси Челеста:
– …самое важное. Все слушают? Авиноам, ты слушаешь? Все хорошие будут опять живые. А плохие останутся мертвые. Вот картинка, вот две кошки, обе мертвые, вот белая – она хорошая. Вот черная – она плохая. Теперь – оп-па, белая живая, черная мертвая. Понимаете? Это понятно? Кто был хороший и кого больше нет – опять будет живой, с нами, все мы будем вместе, все хорошие. Хороший оживет и вернется к нам. Сейчас мы будем это запоминать.
Что думает София Маргарита Лаиса Стар Гэллакси Челеста:
– Господи, Господи, Господи!..
56. Фиксационная амнезия – это…
…неспособность подолгу удерживать в памяти совсем недавние события – утекают и все. День, максимум два – и Артур забывает все, что с ним было. И очень жаль, потому что Артур герой, Артуру есть, чем гордиться. Например, позавчера повар на кухне нес огромную, огромную кастрюлю супа, из которой собирался накормить весь лагерь, всю нашу огромную караванку «Гимель», а кошка бросилась ему под ноги, и повар как начал падать! Кастрюля взлетела в воздух, и весь лагерь остался бы без обеда, но мимо окна кухни как раз шли Артур и Роми Зотто! Артур увидел кастрюлю, впрыгнул в окно и успел встать прямехонько под кастрюлей, и она приземлилась ему на спину, а Роми Зотто впрыгнул в окно следом за Артуром и помог ему эту кастрюлю удержать. Так Роми Зотто и Артур спасли весь лагерь, Роми Зотто рассказал это Артуру сегодня утром, перед тем как идти к доктору Сильвио Белли (семьдесят восемь лет, прогрессирующая пропазогнозия на фоне возрастного ухудшения мозгового кровообращения, тонкие светлые редкие волосы, выпяченная низкая губа, глаза влажные, темные, узкие ноздри смотрят наружу, на правой руке рядом с часами плоская родинка, как маленькие вторые часы), доктор Сильвио Белли приезжает по средам, сегодня среда, позавчера был понедельник, в понедельник на обед суп с настоящим мясом, Артур этого не помнит, ему и неважно – он вольнопитающийся, а Роми Зотто важно, он еще долго будет рассказывать Артуру, какой вкусный был суп с мясом, до следующего понедельника. Когда доктор Сильвио Белли впервые приехал на прием в «Гимель», весь еще встрепанный некрасивым, визгливым напутствием человека, который с ним живет (ей-богу, я не издеваюсь, упорно называя его именно так, это важно), Роми Зотто (тридцать четыре года, тонкая верхняя губа, приоткрытый рот, плоская переносица, скрытые внутренние уголки глаз, миоклонические судороги с аурой и галлюцинациями плюс умственная отсталость, спровоцированные обширной гипоплазией сосудов правого полушария) не был записан к нему на прием, потому что Роми Зотто, как известно, никогда ни на что не жалуется, у Роми Зотто же всегда все хорошо; нет, Роми Зотто просто шел мимо окна (жизнь бессовестнее литературы). Роми Зотто увидел своего любимого доктора, у которого колотилось от жары, и утреннего визга, и долгой ходьбы пешком семидесятивосьмилетнее сердце («Ты делаешь это, чтобы показать, насколько ты от меня независим!» «Я делаю это, чтобы хоть полдня побыть одному!»). Роми Зотто завопил, Роми Зотто попытался вломиться в окно смотрового каравана, Роми Зотто ободрал руку о задвижку, Роми Зотто ждет каждой среды, как Второго пришествия, доктор Сильвио Белли ждет каждой среды с ужасом и тоской, вспоминая грязь, и головную боль, и вереницу лиц, сливающихся в одно, но делать нечего, сейчас есть добровольцы и постарше, и побольнее его – урологу, который еженедельно трясется рядом с ним в запряженной двумя верблюдами повозке, почти столько же, сколько человеку, живущему с доктором Сильвио Белли в маленькой и старенькой квартире на углу Алленби и Кармеля («Почему ты не можешь произнести это слово? Почему ты не можешь называть меня этим словом?!» «Почему тебе это так важно? Почему тебе это так важно?!» – однажды этот визгливый, стыдный старческий диалог застал Роми Зотто, вечно улыбающийся Роми Зотто: «Это твой муууж? Ты девочка, да? Мне нравятся девочки!..»). Каждую среду Роми Зотто стоит у ворот лагеря и ждет своего друга – доктора, а его лучший друг, крупный фалабелла по имени Артур, ждет, когда Роми Зотто придет назад в свой караван и расскажет ему, как они с доктором лечили больных; в джазовом кафе, погребенном под осколками дома с белыми колоннами, – в кафе, которое отчасти принадлежало человеку, живущему с доктором Сильвио Белли, а отчасти друзьям этого человека, таким же престарелым психиатрам, – был официант с такой же плоской переносицей, с такими же широко расставленными глазами, с такой же отвисшей губой; он ронял тарелки, задевал горящие свечи, громко хлопал посреди композиций, и доктор Сильвио Белли ненавидел его, ненавидел все, что в этом бедолаге воплощалось, а именно – потребность человека, живущего с доктором Сильвио Белли, вечно быть святее святого, всех прощать, всем сочувствовать, криворуких мудаков не увольнять, потому что у них мамы болеют или там что; всегда чувствуешь себя говном рядом с таким человеком, никогда не знаешь, как от него уйти. Завидев издалека Роми Зотто у полипреновых ворот, забранных в три ряда колючей проволоки, доктор Сильвио Белли закрывает глаза и говорит себе, что это закончится; просто надо перебраться на ту
