Мартин мчится, разбиваясь на трассе Нюрбургринг.
Адель мчится, разбиваясь на дороге Токио.
Внутренности Феликса сжимаются от страха, разбиваясь под весом его собственной беспомощности.
Скоро всё закончится. Гонщики покинули «Кайтен» и преодолевали последний этап. Всего несколько часов – и на финише появится победитель, который получит награду 1955 года. «Рейхссендер» гудел от прогнозов. Суровый кишечный грипп выбил из гонки лидера Цуду Кацуо. Победоносный Лёве вырывался вперёд, собираясь заполучить первую в истории гонки двойную победу, но Феликс Вольф был у него на хвосте.
– Всякое может случиться, – заметил один из ведущих, – если гонщики достаточно отчаянны.
Именно этого настоящий Феликс, наблюдавший за гонкой из крошечной гостиной во Франкфурте, и боялся. Он знал, что должен сдержать данное Адель обещание, ещё немного не выходить из дома. Но нервы Феликса были на пределе, он просто не мог больше это терпеть. Три недели наблюдений, ожиданий, мыслей о том, жива ли его сестра или умерла в дороге, вытянули из Феликса все соки. Ему необходимо было отвлечься, что-нибудь кроме экрана «Рейхссендера», поэтому в самый безлюдный час Феликс пришёл в самое безлюдное место, где только вороны могли его увидеть. Где только смерть могла услышать…
Хотя на дворе было не второе мая, он не забыл о традиции этих ежегодных визитов – о разговоре. Он сидел у могилы Мартина и рассказывал брату о каждом из Вольфов и о том, как прошёл год. Он поведал о маминой печали – днях взаперти, сменяющих друг друга – и о долгих часах перед Гонкой Оси в мастерской с папой, который уже не мог держать гаечный ключ как раньше. Когда Адель только ушла, симптомы обоих родителей стали только хуже. Они не смотрели телевизор, страшась призраков прошлого, но каждый вечер за ужином отец просил рассказать новости об Адель. Голос его был тих, в глазах светилась гордость.
Феликс – самоизбранный посол семьи – выдавал родителям тщательно отредактированную версию событий. Он выпустил новость о том, что Адель внезапно потеряла время на дороге из Ханоя в Шанхай. О разбитой жизни Георга Руста и его потерянной ноге Феликс, конечно же, тоже упоминать не стал…
Такое он оставил для Мартина.
– Сейчас она где-то в Японии, в одной секунде от Победоносного Лёве.
Всякое может случиться…
Феликсу нужно было продолжать говорить, отвлекаться, не думать об этом. Но единственный Вольф, о котором он не рассказал, был сам Феликс. И – как бывало каждый год – когда Феликс доходил до себя, он не знал, что сказать. Считал, что если Мартин действительно слышал его (как-то, где-то), то и так всё бы уже знал.
На самом деле, он, наверное, наблюдал сейчас за Адель. Видел всё, что Феликсу было не доступно.
– Береги её. – Мёртвые таким не занимались, но Феликс всё равно попросил брата об этом. Слова его взвились в воздух, в небо, в ничто.
Даже ветер молчал.
IIВесной Япония была поразительна. В небесах не было ни единого облачка, а дороги окаймляли цветущие вишнёвые деревья, розовые и белые лепестки, подобно снегу, укрывали асфальт.
Гонка Оси 1955 года ознаменовала четвёртую поездку Луки Лёве по этому самому асфальту. Но сегодня он впервые действительно заметил красоту деревьев. Возможно, потому что он ехал медленней, чем обычно, не отрываясь от гонщика позади.
Феликс Вольф. Под этим именем его знали остальные участники (а также распорядители гонки и «Рейхссендер»). Но – как Лука внезапно узнал в душе в контрольно-пропускном пункте Рима – это на самом деле была Она. Звали её Адель. Красивое имя, как и она сама. Оно так легко перекатывалось на языке, Лука любил его повторять. Но чаще всего не мог из-за секрета Адель (который он поклялся сохранить). Зато ночью, когда в лагере под звёздами оставались только они вдвоём, Лука повторял её имя так часто, как только мог: Адельадельадель. Пока язык не уставал от слов, а звуки не теряли своего значения.
Но имя всё равно оставалось прекрасно.
Прекрасное имя. Прекрасная девушка. Прекрасный мир, полный вишнёвых деревьев.
Лука ехал медленней, чем все прошлые годы, но в душе он ощущал, будто летит. Ощущал радость, словно ему подарили тот красный велосипед, но она была в десять раз сильнее. С тех самых пор, как Лука раскрыл секрет Адель и согласился его хранить, с тех самых пор, как они стали союзниками, это чувство копилось у него в груди. Больше, больше, больше, пока не взорвалось.
Нельзя было не чувствовать его. Лука изо всех сил старался ничего не показывать, но было почти нереально спрятать изгиб губ – улыбку при малейшей мысли об Адель. Но каждый раз, когда Лука оказывался перед камерами «Рейхссендера», он представлял, что запись смотрит отец. И улыбка исчезала с его лица.
На этом участке дороги не было камер. Как и других гонщиков. (Большинство из них остановилось перекусить около часа назад). Ничто не мешало Луке улыбаться от уха до уха, словно пьяному дурачку, пока он ехал рядом с этой девушкой, так не похожей на всех известных ему фройляйн Гамбурга.
Адель поддала газу, вырываясь вперёд на несколько метров – одна рука свободна, указывает в сторону обочины. Затем она остановила Цюндапп, паркуя его среди сказочной картины опавших вишнёвых лепестков.
Луке не нужна была передышка, но в самой глубине души он хотел этого. Они были на окраинах Осаки, почти в пяти сотнях километров от финишной черты – всего в нескольких часах после недель езды, – другие гонщики остались далеко позади, и небольшая остановка ему бы не навредила. Даже Адель на добрые десять минут отставала по совокупному времени. Скоро Луке придётся расстаться с ней, слегка вырываясь вперёд, достаточно, чтобы устроить триумфальный въезд в Токио.
Всё изменится, когда он одержит победу. Его окружат репортёры «Рейхссендер», а Адель Вольф придётся беззвучно растаять, вернувшись к Франкфуртской жизни. Возможно, пройдут недели, месяцы, прежде чем они увидятся вновь, так что Лука решился нажать на тормоза.
Он припарковал Цюндапп всего в метре от дороги, расстегнул шлем и принялся разминать ноги. Адель потянулась всем своим стройным телом, спрыгивая с мотоцикла, стянула шлем и легко
