Дон Гильяно умел не терять лица, даже когда ему предстояло лишиться Первого Стража и, что важнее, одного из Гильяно:
– Мое зрение Смотрителя замутнено. Без Лучших из Лучших мы, того и гляди, превратимся в обычных людей. Я чувствовал, что кто-то из вас двоих, моих мальчиков, виновен. Но предпочел, чтобы преступник сам назвал себя. Что ж, за жизни смертных уже заплачено кровью, кровью твоего брата, кровью невиновного, ничто на свете не может быть дороже этой цены. Они останутся живы, но ты уйдешь из Дома и будешь проклят. Все из карманов на стол! – Таковы были правила ухода из Дома Гильяно – немедленно и с пустыми руками.
– Можно мне оставить нож? – спросил Ашер.
– Нож, как и все то, что ты заработал, принадлежит Дому Гильяно, а не тебе.
Ашер рискнул противоречить дону:
– Но я заслужил этот нож. И заслужил не одной жизнью. И не одним убийством. На моем ноже крови больше, чем на любом другом.
Что-то дрогнуло в душе дона Гильяно, может быть, это что-то называлось любовью, а может, он предвидел будущее:
– Хорошо, мальчик мой. Пусть нож будет моим прощальным подарком.
* * *Если город заслуживал того, чтобы называть его своим домом, Ашер покупал дома и квартиры, чтобы в них возвращаться.
В Петербурге даже в мае острый, как нож, ветер с реки холодит лицо, а горячее солнце дышит в спину. Этот город – для героев. Хоть и молодой, а уже насквозь пропитан кровью. Все города стоят на костях, но не все способны испытывать людей, толкать их на преступления. Есть города, которые считают тебя мясом, строительным материалом для собственного благополучия, этот же ждет от тебя свершений, но подталкивает к краю, проверяет тебя на прочность, охотится за тобой и сводит тебя с ума. Жаль только, что кофе здесь не умеют готовить.
Ашер сделал глоток, хотя напиток даже по виду не походил на эспрессо. По опыту знал, что двойной эспрессо будет в два раза хуже. В утренний час в кофейне – ни одного человека. Немыслимое дело по итальянским меркам. Где-нибудь в Неаполе к барной стойке было бы не протолкнуться, на столах громоздились бы пустые чашки в густых кофейных подтеках, кто-нибудь вслух читал газету, а остальные громко возмущались пропечатанным враньем.
Но Ашер пришел сюда не за кофе, ему нужны были окна, выходящие на улицу, где оставляли на ночь автомобили жители ближайших домов с крохотными дворами-колодцами, в которых развернется смарт, но с трудом втиснется мини-вэн или полновесный внедорожник.
Он достал сигару и так глянул на подскочившую к столику девушку, что она тут же отпрянула, даже не напомнив ему, что у них не курят. Плохой кофе, да еще и покурить нельзя – слишком много разочарований для одного утра. Через рубашку ладонью он дотронулся до кольца на цепочке. Его извечная проблема, его постоянная боль.
Он уже все знал о человеке, которого ждал, на которого хотел посмотреть прежде, чем они встретятся, ведь их встреча будет первой и последней. Его помощники уже разыскали всех четверых парней, о которых говорила Ада. Она не называла имен, но выяснить их не составило труда, как и род занятий, и место жительства, анкетные данные. Их подали ему вчера к завтраку в петербургской квартире. К вечеру был готов подробный дневной маршрут и фотографии. А ведь только позавчера он вылетел из Флоренции.
Он помнил, как терял способность видеть истину, – все равно, что становиться меньше ростом, превращаясь в коротышку, а то и вовсе в карлика. Сначала ты перестаешь смотреть на ситуацию сверху, ты не понимаешь глубинных причин и не предвидишь далеко идущих последствий. Потом перестаешь различать в людях душу, замечаешь лишь их смертную оболочку. Ты уже ничего не можешь сказать об истине, тебе остается лишь удивляться тому, что происходит.
Но иногда случались прозрения. Бывало, он просыпался с готовым планом или понимал, что должен действовать так, а не иначе.
Без стен Дома Гильяно он стареет, становится сентиментальным. В XXI веке все меньше дел для его ножа, может, зря он не захотел с ним расстаться? Теперь ведь, случись столкновение с законом, за него не вступятся адвокаты Гильяно. У него есть своя армия прикормленных правозащитников, но они кажутся школьниками по сравнению с «волкодавами» Дома Гильяно. Он стал осторожен: еще не крадется, как трусливый вор под покровом ночи, но все к тому идет. Ашер потушил сигару в чашке с недопитым кофе.
Дмитрий Величко вышел из-под арки, направляя брелок в улыбающиеся солнцем стекла машины. Автомобиль приветственно квакнул. Ашер сосредоточился. Нелегко было почувствовать что-то, да и мешало стекло. Но он напрягся. У него должно получиться. Музыка… Он услышал музыку. Этот человек сменил клавиши рояля на клавиатуру компьютера. Потому что так было проще, потому что этого требовала современность. Ведь после того случая музыка перестала с легкостью приходить к нему. Стоило ему сесть к роялю, как он слышал легкие шаги по паркету у себя за спиной. Он переставал играть, замирал, уставившись на клавиши, отныне мертвые, как зубы доисторического животного. И боялся оторвать взгляд от понятного и такого простого контраста черного и белого, потому что казалось: взгляни он в полированную крышку рояля – увидит в ней ее отражение, увидит ее танец, порывистый, как пламя свечи.
– Разве нам не надо репетировать? – спросил он Аду, когда узнал, что на ближайшем концерте в честь меценатов детского дома-интерната им предстоит выступать вместе.
– Ты играй, а я буду импровизировать. Только дай мне один раз послушать, – ответила она.
В зале сгущался полумрак. Вахтер уже дернул волшебный рубильник, и свет включить не было никакой возможности. Нотных тетрадей не разглядеть. Оставалась слабая надежда на фонари под окнами, но их пока, по высочайшей прихоти, не зажгли.
