И соединилась принцесса с демоном, и стала его женой. Принесла она возлюбленному мужу первую кровавую жертву. И последовал ее примеру весь ее двор, все служанки ее и все слуги, все танцовщики, все музыканты, все шуты и все предсказатели. Демоны подарили им силу, неземную красоту, вечную молодость и магию, а у женщин родились от них дети с колдовскими глазами.
Правитель острова, отец принцессы, разгневался на то, что начали приносить людей в жертву на его земле, и изгнал из Сада и принцессу, и весь двор в придачу. Позже, скучая по дочери, старик-отец отправил весть изгнанникам: «Если откажетесь от детей – от плода крови человеческой и демонической власти, то сможете вернуться домой в Сад». Но изгнанникам была дарована бессмертная любовь, и они до безумия любили своих детей. И ответила принцесса отцу: «Лучше мы уйдем еще дальше, найдем новый дом и посадим новый Сад, но не отречемся от своих детей». И ушли они далеко в леса, а оставшиеся люди во главе с правителем проклинали их вслед.
Много лишений претерпели изгнанники. Войска правителя теснили их все дальше и дальше к океану, поэтому люди принцессы взялись строить корабли, чтобы отправиться на поиски иной земли.
– Мой народ не может пойти с тобой, – сказал своей возлюбленной демон-муж. – Всей крови в мире не хватит, чтобы мы были всесильны так далеко от Сада.
– Но мы посадим свой Сад, – возразила ему принцесса.
– Пока вы доберетесь до места, пока Сад будет расти, пока он наберет силу, много времени пройдет. Да и будет ли сила в том Саду? Нет, столько крови я не могу требовать от тебя, любовь моя. Но наши дети пойдут с вами. Они поддержат вас. Они много знают и не дадут вам оступиться. Не отрекайтесь от них, иначе смертью умрете и пропадет ваша молодость и ваша красота, а свет их волшебства угаснет.
Я всегда буду помнить о тебе, жена моя, и всегда буду тебя любить. Ведь демон – вечный дух, разрушающая и творящая вновь сила, а значит, любовь демона бессмертна. Он напьется крови, чтобы не терять сил в пути, он захватит с собой розу из Сада Великого Садовника, проделает долгий путь и узнает вас под любыми именами. Он посетит вас. И будет у него с собой два синих сапфира редчайшей красоты. И тогда вы вспомните: сапфиры дарят, когда возвращаются…»
* * *Каждый день солнце садится по-разному. Сегодня раскачивалось, как на качелях, и вдруг раз – ушло наполовину за облака-канаты: они налились багровой краской, а по краям покрылись румянцем розы. Через четверть часа небесные канаты превратились в кровавые ошметки. Сгорела кровь. Остался серый пепел. Гильяно не выходили из Дома после заката, остальные старались им подражать, поэтому эти двое на открытой террасе были явно не из Дома Гильяно.
– Убери сигару. Ужасный дым, – закашлялся Марк. – Ты забыл? У меня астма.
– Прости. – Ян потушил сигару о мраморную полуколонну, прямо возле лапы льва. Искры мелькнули, как когти. – Я ведь тоже не курю. Так, баловство. Давление группы.
– В гостиной вечно от вашей группы дышать нечем, – заворчал Марк.
– Привыкай, если хочешь остаться в Доме.
Марк заволновался, как школьник:
– Ты думаешь, он предложит мне? Дон ни разу не заговорил со мной.
– Предложит. Дай ему пережить Ночь Фортуны. – Это была традиционная шутка мальчиков Гильяно о своем доне. Но Марк ничего смешного не уловил. – На днях все решится.
Марк вдыхал влажный ночной воздух и думал, что он в кои-то веки может без опаски говорить с братом. Непонятно, откуда взялась эта уверенность. Марк не узнавал сам себя, ведь это он кивнул Яну в гостиной: «Пойдем выйдем». Возможно, потому, что твердо знал: не станет Ян безумствовать в доме дона Гильяно. Не станет набрасываться на людей с ножом. Ян крошил сигару на постамент.
– Ты все еще лечишься? – спросил Марк.
– Нет.
– А твои фантазии?
Ян одним пальцем понемногу сбрасывал раскрошенный табак на землю.
– Фантазии? При мне. Но уже не беспокоят, как раньше.
День, липким солнцем прильнувший к коже, отходил, как намокший пластырь. Марк облегченно повел плечами. Ян спохватился:
– Поздравляю тебя. Ты, кажется, решил жениться.
– Видел мою невесту? Как она тебе? – В одном вопросе звучало столько гордости, столько самодовольства, что, будь Ада глупой дурнушкой, выбор Марка все равно пришлось бы похвалить.
– Прекрасная девушка.
– А у тебя кто-нибудь есть?
Ян смутился: не станешь же в подробностях рассказывать, что происходит с женщинами, с которыми он вступает в связь.
– Нет. Мне нельзя. Слишком опасно.
Его полусвязное бормотание Марк расценил как должное, понимающе кивнул.
В первый раз гору пепла в постели после ночи страсти Ян воспринял как злую шутку. Трудно признать себя чудовищем. Даже если внутренний свидетель твердит, что ты – самое ужасное создание на свете. Антонио Аменти убедил его попробовать еще раз. А он умел убеждать, не зря же был адвокатом Гильяно. Аменти жонглировал словами, как зажженными факелами, никогда не обжигался сам, зато завораживал огненным зрелищем всех вокруг. И зрителям казалось, что игры с огнем безопасны. Так показалось и Яну. И когда он в отчаянии вновь погрузил руки в пепел и принес горсть Антонио в знак свидетельства своей печальной судьбы, адвокат нисколько не удивился, даже предложил выход из положения. У него в запасе всегда был спасительный маневр, фальшивая колода карт незаметно перекочевывала в карман, а оттуда появлялась настоящая – и никто не замечал подвоха.
«Ты можешь отнести пепел в Сад дона Гильяно, – сказал он Яну, глядя на то, что осталось от ночи любви. – Душа этой женщины возродится. И будет цвести, как роза, пока не наберется достаточно сил, чтобы родиться вновь. А иначе ее душа после смерти распалась бы на миллиарды частиц и никогда бы не собралась вновь. Она бы попросту исчезла. В Саду дона Гильяно ты спасешь ее от забвения».
Марк хмыкнул, будто прочищая нос:
– Дон Гильяно и дня без тебя прожить не может. «Ян то, Ян се…»
– Он надеется, что я останусь.
– Но ты не останешься? – И тревога скользнула в вопросе.
– Нет.
Марку хотелось облегченно вздохнуть от этого «нет», но ему, всю жизнь стремившемуся в Дом Гильяно, трудно было поверить в то, что кто-то способен добровольно отказаться от могущества, которое давала Семья. Он и рад был, что в Доме не будет брата, но и жалел его. Он выдыхал понемножку, с едва слышным свистом, в тон шуршанию листьев
