Но что-то пошло не так.
Ян наблюдал, как противник распрямился, как блеснули его темные глаза, которые снова были полны жизни, боль ушла из них. Он вновь был силен, жесток – Ян кожей ощущал его могущество и уже готов был согнуться перед ним в земном поклоне, потому что Повелителю ты кланяешься в ноги, опасаясь его гнева. И вдруг точно огромный палец с неба пригнул голову Ашера к земле. Позвоночник вспучился, обозначив неровный горб. Яну казалось, он слышит, как хрустят кости и с сухим треском, как туго натянутые струны, рвутся сухожилия. Вопль боли и отчаяния прокатился по тосканским холмам.
– Это не я! – в панике закричал Ян. – Я этого не делаю! Что происходит? Как мне вам помочь? – кинулся он к Ашеру, пытаясь отыскать в памяти подходящую мантру из монашеских заклинаний. Но ничего не приходило на ум. От страха и неожиданности он забыл все, что знал.
– УР.УШ.ДА.УР, – беззвучно, одними губами, прошептал Ашер, и нож выпал из его ослабевших пальцев.
Теперь, когда люди забыли шумерские обряды, гниль души подстерегала лишь одно древнее племя – Гильяно. В них наряду с сильной и гордой душой присутствовала крохотная часть лилу – возможность отрицания души. Именно благодаря этой частичке, а также умению находить баланс между двумя противоположными состояниями они были теми, кем были, больше чем людьми, почти богами.
Всегда поступай в согласии со своей душой, не забывай, кто ты есть на самом деле, и ты избежишь УР.УШ.ДА.УР. Этот Закон Ашер всегда выполнял неукоснительно, пока был в Доме, но Внешний мир заставил его измениться и пренебречь правилами.
Он, Ашер, уже давно не Первый Страж. Он не тот, кто может писать на Таблицах МЕ. Он изгнанный, проклятый. Он не имеет права владеть ритуальным ножом. И уж тем более не может использовать его по своему усмотрению. Не имеет права исправлять судьбы людей. Вмешиваться в них. Он нарушил Законы. Он лгал. Он причинил много горя. Под каждым обвинением его душа ежилась, сжималась. И поскольку кровь лилу устанавливала сильную связь между душой и телом, его тело тоже корчилось и уменьшалось в размерах.
– Убей меня! – из последних сил рычал он лилу. – Убей меня! Я и есть пятый! Скорее!
И если в Доме Гильяно, где время почти не двигалось с места, УР.УШ.ДА.УР не мог захватить сразу всей души и медленно, мучительно умирать приходилось годами, то во Внешнем мире, где секунды бежали одна вслед другой, где сердце стучало быстро, делая всего лишь небольшую паузу между ударами, душа загнивала и распадалась за десять вдохов.
Ян поднял с земли нож. Матовая сталь, ни единого блика. Нож, как родной, ложится в руку. Рукоять из красного дерева греет ладонь. Лезвие – соколиное крыло. Произведение искусства. Его сила – продолжение твоей силы.
– Укороченный кхукри, – чуть слышно пробормотал Ян. – Непальский боевой нож. Ими отрубают головы жертвенным буйволам в честь победы над демонами.
Он знал, что делать с ножом. Понял, как только прикоснулся к нему. Но все еще стоял в нерешительности. Слишком большим было то, что вдруг открылось ему. Слишком желанным. Об этом он мечтал. Это он видел во снах. Это предсказывал человек без лица. В его глазах мелькнула молния. Сапфировые глаза, как у Лучших из Лучших Дома Гильяно. И в этих синих глазах – таких редких в темноглазом племени Гильяно – горел огонь непреклонной решимости сделать то, что он считает нужным.
Сил Ашера хватило лишь на последнюю ритуальную формулу, которую он успел прохрипеть сквозь кровавую пену на губах:
– Я – Ашер, есмь Великий, сын Великого. Я – Ашер, есмь Огнь, сын Огня, которому была дана его голова, после того как она была отрезана.
Медленная, тягучая жидкость стекала с ножа. Запах крови одурманивал. Ян смотрел на нож с удивлением. Он не знал, что с ним делать дальше. Он чувствовал, что это оружие непростое, на нем много крови разных людей и есть совсем свежая, недавняя. Что-то было важно сделать сейчас. Что-то очень нужное Яну. То, что помогло бы ему в жизни. Но пришедшее в голову было настолько дико, что он растерялся. А потом, воровато оглянувшись и убедившись, что за ним никто не наблюдает, Ян слизал с ножа каплю крови. И сразу почувствовал, как на него снизошло спокойствие.
Знак «забвение» начисто стер из памяти Яна событие этого вечера. Он не помнил убийства, зато он помнил девушку.
* * *Откуда взялся ее образ? Ян не мог сказать. Но точно знал, что не встречал ее наяву. Он прошел по вилле, заглянул в каждую комнату – и долго стоял в одной из спален. Ян был уверен, что она спала в этой постели, смотрелась в это зеркало, открывала эти ставни.
В зеркале он ловил призрак ее силуэта. Он повторял ее движения. Встряхивал головой, будто у него были длинные волосы. Мог сказать, во что она одевалась, хоть в шкафах не осталось ни одного ее платья, ни одной вещи.
В столовой Ян сел на стул, на котором сидела она. Поставил локти на стол. Она клала подбородок на сцепленные пальцы и пристально вглядывалась в собеседника. Иногда подпирала левую щеку рукой, но тут же вспоминала, что так выглядит некрасивой. Она часто грустила и плакала. Но плакала без слез, рыдания стояли внутри, она глотала их, как колючие рыбьи кости, когда велят есть быстро, торопят, стучат по спине, по столу… Вокруг нее, маленькой девочки со светлой косой с вплетенной голубой лентой, женщины в белых халатах. Это больница? Она больна, поэтому так несчастна?
Когда она засыпает, то обнимает себя за плечи, потому что очень одинока и некому обнять ее. Когда болеет, в жару, в бреду она зовет маму. А потом стыдится своей слабости, ведь мамы у нее нет, она привыкла жить без нее.
Яну были знакомы одиночество и тоска по матери в больничных стенах, поэтому он очень хорошо понимал эту девушку. Он хотел бы обнять ее, защитить от холодного враждебного мира, но не знал, где ее искать.
Ян боялся дышать, чтобы не спугнуть чужие воспоминания. Он видел серые шершавые стены крепости, ров с водой, мост на могучих столбах. Дерево у стены ярким, красным пятном раскинуло осенние листья. Она бежала сюда, когда ей было невыносимо, ее гнал и толкал в спину ветер, волосы разлетались по плечам. Она гладила камни руками, ощупывала их, узнавала, как слепец
