– Я зря пришел, миледи, – хрипло говорит он, и гадалка ухмыляется в ответ на вежливое обращение. К ней с такими словами никто и никогда не подходил. Правильно она поняла – этой заблудшей душе нужна помощь.
– Я тебе рассказала лишь то, что ты и сам знаешь. Задолго до моих слов знал, господин, с самого начала знал.
Она отпускает его руку и наконец смотрит Серласу прямо в глаза. Своими черными – в его светло-карие с золотинками, переливающимися в мерцающем свете ламп. Он вбирает в легкие тяжелый пряный воздух, весь пропитываясь чуждым, неприятным ему ароматом, и неожиданно для себя кивает.
Конечно же, он запутался. Он не знает, где его место, что кроется в прошлом, может ли он считать старенький дом Нессы своим домом. Трали чужд ему, горожане все так же относятся к нему с подозрением, так что он вынужден скрываться от них и приходить в город под вечер, блуждать подворотнями и темными переулками, лишь бы не вызвать очередных злых пересудов на базарной площади. Жена ему не жена, да и сам он – не муж ей. У нее своя жизнь, в которой ему не место.
А он любит ее больше, чем Бога, на которого надо бы уповать ради спасения своей заблудшей души.
– Я не знаю, откуда пришел, и где моя родина, – признается наконец Серлас, и гадалка охотно кивает ему, словно она одна во всем мире понимает, о чем он толкует.
– Ты не отсюда, но в свои края больше никогда не вернешься и забудешь о них, как о давнем сне, – говорит она, склоняясь к нему так, что ее многочисленные бусы на шее и браслеты на руках бряцают по столу. Серласу кажется, что сам воздух вдруг делается темнее и гуще, но понять, что предчувствие на сей раз оказывается правдивым, ему суждено многим позже.
Этот миг остается в его памяти смутным воспоминанием, которое обретет ясность лишь годы и годы спустя.
– Тебя сюда привела ошибка, мой господин, – изрекает вдруг гадалка и вздыхает, словно его судьбе следует сочувствовать, а его – жалеть.
V. Ведомый
Слова из уст женщины звучат хриплым предзнаменованием, думать о котором не хочется. Серлас невольно сгладывает набежавшую слюну – витиеватая фраза гадалки напугала его сильнее, чем он того бы хотел, – и отворачивается так резко, что огонек масляной лампы тревожно вздрагивает.
– Правду сказала, господин? – Она больше не улыбается и не лукавит. Взгляд ее серьезен и грустен, словно собственные слова не веселят ее, а печалят.
Серлас справляется с собой после трех длинных вдохов и выдохов.
– Нет. – Он разозлен и испуган. – Я не помню прошлого, миледи, откуда мне знать, правдивы ли твои слова.
– Я ничего нового тебе не открыла. Только то, что лежит на ладони.
Она поджимает пухлые губы и со вздохом берется за колоду потрепанных карт, которые ждут своего часа на столике по левую ее руку. Серлас смотрит на них с недоверием и боязнью. Он думает о том, что надо бежать – от этого места, от запаха множества потных тел, от женщины, что сулит только несчастья и беды. Ничего другого нельзя ожидать от прислужниц сатаны, ни одного доброго слова, которое оказалось бы правдой.
– Сбежать хочешь, – отрезает вдруг гадалка, и Серлас дергается, словно его поймали с поличным. – Понимаю, господин, страшно тебе. Да разве я что плохого делаю?
Возражения клокочут у него в горле, вслух звучит лишь слабое: «Не верю дьявольским силам». Гадалка склоняется над картами, но смотрит поверх них на Серласа, и оттого ее взгляд кажется еще темнее, таинственнее. Карты прыгают в ее руках с легким шорохом, но этот звук не приносит успокоения.
– Ошибаешься, господин, как и все, – кивает гадалка, тасуя колоду. – Силы, если они и есть, не злые и не добрые. Это помыслы людей делают с ними страшное. Ай, господин, я полагала, ты на сплетни и говоры не ведешься.
Почему-то Серласу становится совестно, будто укор в самом деле оправдан.
– Я не слушаю чужие разговоры, – отвечает он, как провинившийся юнец. – Но твои речи доверия не внушают, а это место…
– В это место тебя привели ноги, – отрезает гадалка. – Ты, без прошлого, о совете молишь, по глазам вижу. Так вот тебе мой совет.
Она раскладывает перед ним карты – те веером ложатся на старое выцветшее сукно рубашками вверх. Грязно-белые, с нарисованными по краям зелеными стеблями плюща, они скрывают тайну символов и значений, которые можно читать бесконечно долго, но так и не уяснить главного. Серлас убирает вспотевшие ладони под столик и сидит перед черноглазой женщиной, не смея дышать.
– Выбирай, господин. Десять карт тебе в руку лягут – десять из шести дюжин, не больше.
В голове Серласа бьется мысль – он не должен этого делать! – но гадалка сказала истину: ему нужен совет, он не знает, как поступить, он на перепутье, и каждый шаг дается ему с трудом. Пусть эта внезапная встреча будет Серласу знаком – прочь тревоги и наговоры!
– Я поступаю неправильно, – все же произносит он, прежде чем протянуть к колоде правую руку.
Карты у гадалки большие, едва помещаются в ладони. Края загнулись и истрепались так, что рисунок с них почти стерся. Но Серлас различает мелкие листочки на лозах плюща, а среди них – сохранившиеся символы. Треугольник, заключенный в полукружье месяца. Диск солнца с лучами-стрелами. Бутон тюльпана, изгибающийся в знак восьмерки.
Серлас тянет первую карту, следом – соседнюю, и прерывисто дышит. Гадалка наблюдает за ним молча и выглядит серьезной, хоть на лице ее и блуждает загадочная полуулыбка. Выбранные карты отправляются ей в руки – третья, четвертая, пятая… Когда приходит черед последней, гадалка не кажется даже притворно лукавой.
– Ох, бедный мой господин, сложная у тебя судьба… – вздыхает она. Первая карта ложится налево и открывает ангела в небе. Вторая оказывается по центру, но гадалка придвигает ее к себе. – Как я и говорила, ты свое дело на этой земле закончил, но тебя вернули. По чужой воле выдернули, а не по твоему желанию.
В центр стола ложится еще одна карта, поперек нее – следующая. Гадалка рисует кресты и картами, и руками, так что у Серласа двоится в глазах, а она хмурится, читая одной ей понятные знаки.
– Ты мечешься, маешься. И прошлое от тебя сокрыто, и настоящее. И каждый шаг твой – что в пропасть, что в гору, одна тьма перед взором… – Крестом ложится поверх третьей карты четвертая. – Ах, да только ты не сам идешь, ты ведомый. Не верь так опрометчиво, господин, от тебя многое скрывают.
Гадалка вдруг поднимает голову, впиваясь в испуганное лицо Серласа взглядом темных глаз, и только теперь он замечает, что рядом с правым
