– Не верь и не будь ведомым, мой господин, та женщина не все рассказывает, что знает.
Серлас замирает, перестает дышать, его руки больше не дрожат. По шее стекает капля холодного пота, и сквозняк в комнате неожиданно ощущается отчетливее, чем прежде. Рядом с Серласом нет никаких женщин, кроме одной, и та не говорит ему всей правды. Верно.
Он смотрит на карту. На грязно-белом прямоугольнике виднеется полустертый силуэт девы в синем – она держит в руках книгу и смотрит в сторону. Женщина, владеющая тайными знаниями. О нем ли? О себе ли? Как она может указывать на ту, что волнует сердце Серласа с того самого дня, как он ее увидел?
Пока он растерянно моргает и хмурится, сжимая под столом пальцы рук, гадалка выкладывает еще одну карту.
– Неуверен ты, не своим желаниям следуешь и ни на что не влияешь. Нужно сильнее быть, господин, чтобы судьбу своими руками творить, а ты…
Она не договаривает. Карты открывают перед Серласом будущее и прошлое, связанное в один узел, а он страшится, что может поверить им. Он уже верит.
– Двух женщин вижу, – продолжает гадалка. – Любовь вижу, желания сердца, порыв душевный. И цель, что с ними расходится. Маяться тебе, милый, меж двух огней. Разум с сердцем не примирить, не зажать в тиски. И метаться тебе то к сердцу, то к рассудку своему скоро.
Серлас хочет сказать ей: «Хватит, остановись!», но голос ему не подчиняется, и в горле скребется что-то острое, точно игла. Он не знает, почему продолжает слушать чужие речи, которые не приходятся ему по душе. Все это ложь. Но он верит, словно гадалка раскрывает ему опасную тайну, а та утягивает в свои сети. Все это ложь. Слова не сулят ему ничего, кроме мрачных дум.
– Тебя беды ждут, господин. Будут рушиться устои и сгорать связующие мосты, будешь мучиться и страдать от того, что с прошлым тебя свяжет только единое слово, не больше. Жаль мне тебя, господин. Никому такой доли не пожелаю…
Наконец Серлас находит в себе силы противостоять дурману этого голоса.
– Хватит!
Гадалка смолкает, и в ее глазах он не видит больше ни полумесяца, ни отблесков света ламп. Ее взор черен и мрачен, будто смотрит она не на Серласа, а куда-то вдаль, в будущее, о котором пророчат карты. Серлас не хочет знать, что она видит.
– Долгий путь тебя ожидает, – произносит она, едва размыкая уста. Кажется, что ее таинственные речи стекают вниз и ползут по разложенным крестом картам прямо к Серласу, чтобы вползти в уши, впиться в самое сердце и переполнить горло. – Не узнаешь ты покоя, будешь бродить по миру и не находить себе места. Долго будешь бродить…
Она резко замолкает, будто что-то затыкает ей рот. Испуганный до дрожи и ломоты в теле Серлас мечется взглядом по ее лицу, а оно вновь застывает маской, которую он уже видел: гадалка всматривается в пустоту, растущую в Серласе с каждым мгновением.
– Странное вижу в тебе, господин. Нет у тебя будущего. Вижу, как тянется полотно твоей жизни, а конца его нет…
Она склоняется к Серласу через стол, не отрывая глаз от его лица, и берет в свою ладонь его руку. Медленно кладет поверх несчастливых карт и проводит пальцем – вверх, влево, вниз, снова и снова.
– Течет твоя жизнь и течет подобно мутной воде в реке, – шепчет она. Серлас не дышит так давно, что у него слезятся глаза. Взятый в плен гадалкой палец трогает карты. – Тебя вырвали из твоего пути, а назад не вернули. Вот и маешься ты, обреченный. Не будет тебе покоя. А жизнь твоя…
Вправо, вверх, снова вниз.
– Не вижу, что тебя поджидает в конце, не вижу конца твоего…
Влево, вверх, завершая очередной круг. Серлас смотрит вниз, на свою руку в тисках пальцев таинственной женщины. Она повторила узор с рубашки своих карт и остановилась.
Бутоны тюльпанов, изогнувшихся в знак восьмерки. Бесконечный цикл.
– Неправда… – шепчет Серлас. Его мир сужается до размеров карты таро. Колесо фортуны со спицами, что вонзаются прямо в сердце невозможным образом и невыносимо больно. Трудно дышать. Душный воздух отбирает последние силы – ему не подняться, он не чувствует ног.
– Ах, господин, я лишь читаю карты, – качает головой гадалка, за этот час узнавшая его лучше, чем кто-либо другой в Трали. Если бы Серлас поднял голову, то встретился бы с печалью ее глаз, но он не видит, он смотрит вниз. Не на карты – на свои руки, и те дрожат, словно его лихорадит.
– Ты… Ты лжешь мне, оплетаешь черными мыслями! – восклицает он, не сумев справиться с испугом. Страх ползет с кончиков его пальцев вверх по рукам, забирается под ногти, кожу, проникает в кости и остается там незнакомым холодом. Серласа бьет озноб.
Собрав остатки сил, он вскакивает и делает несколько неуверенных шагов назад. Гадалка остается сидеть на месте, вперив свой странный взгляд ему прямо в грудь. Отвернись, Серлас, не смотри, не попадайся в ловушку смоляных глаз! Они сулят беду, ты знал это сразу.
– Не силы злые, господин, – повторяет она то, что теперь вряд ли принесет ему покой – не после того, что он уже слышал. – Злы помыслы и мотивы, а не то, что движет миром, динэ[5].
Слово колет Серласа, как игла, он вздрагивает. Больно. «Динэ» гадалки попадает точно в цель, в самое сердце, и Серлас разом бледнеет.
– Вранье, – шипит он сквозь зубы. Его трясет, непонятно откуда взявшийся здесь уличный холод разбавляет затхлую притонную вонь. Гадалка медленно качает головой. Складывает руки на коленях. Смотрит на него, словно невиновная, словно не ее губы только что произносили страшные вещи, которых нельзя допускать даже в мыслях.
– Ты лжешь, – повторяет Серлас, чтобы отделаться от сковавшего кости холода. Он злится, ему страшно. – В твоих словах одна ложь, и пахнет она полынью и мерзкими чарами. Тебе не заговорить мне зубы, ведьма.
Жестокое слово, которому не место в тихом спокойном Трали, слетает с его губ раньше, чем Серлас успевает справиться с порывом, и теперь его не вернуть назад. В таких местах, как их маленький город, нельзя бросаться подобными обвинениями, они приносят беды, и ненависть, и страх, и смерть.
Ведьма.
Серлас знает, что он не имеет на это права. И зажимает себе рот, пока своевольный злой язык не повторил приговор.
– Я никому не скажу, что видел тут и что ты мне говорила, – тихо произносит он и сжимает в кулаки дрожащие пальцы. – Если увидишь меня на улице, не смей подходить ко мне или моей спутнице.
Смотреть на черноглазую женщину нет сил. Серлас глядит в пол, замечая узор на расползающемся
