Который год она думает, что просто принимает желаемое за действительное.
А на самом деле сошла с ума и бредит.
– Когда ты будешь полностью уверена? – спрашивает Шон. Клеменс выныривает из водоворота картинных образов, почти с облегчением оказываясь в шумном ирландском пабе.
– Что?
– Очнись, мелкая! – Друг пинает ее той самой ногой, которой до этого стучал по ножке стола. – «Доброе утро, звездный свет! Земля говорит: “Здравствуй!”». Когда ты будешь уверена до конца?
Чтобы понять, о чем он толкует, у Клеменс уходит секунд десять.
– Я не знаю. Надеюсь, что мне все разъяснит «Шиповник».
– Цикл Берн-Джонса? Почему именно он?
Теперь настает черед Клеменс загадочно ухмыляться, чувствуя небольшое превосходство над приятелем.
– Он ближе всех, в Оксфордшире. Я свожу туда Теодора, покажу ему полотна и… Не знаю. Пойму все окончательно?
Шон жует добытую неизвестно откуда зубочистку. Он сгрызает ее наполовину, прежде чем выдать приговор:
– План у тебя – дерьмо. На этот «Клоповник» он может и в интернете насмотреться, айпад ему принеси да сунь под нос. Что тебе действительно нужно – если хочешь получить свои доказательства – так это… – Он понижает голос и горбится, пригибая голову так, что отросшие пряди волос ложатся прямо на влажную от кружки столешницу. Клеменс приходится последовать его примеру. – Так это найти всех друзей нашего мистера Ти и расспросить их обо всем, не вызывая подозрений.
– И как нам, по-твоему, это сделать? – фыркает Клеменс и выпрямляется. – У него нет друзей, только Бен. И я не буду расспрашивать его.
Бровь Шона выгибается такой дугой, будто вот-вот готова сорваться со лба и начать жить собственной жизнью.
– Что, ты и его в друзья записала? Ох, вот теперь я завидую тебе, малышка Клеменс. Нет, правда! – вскидывается он, забывая о недопитом пиве. – При всем своем уме ты поразительно наивна. Тебя маменька не учила проверять людей прежде, чем называть их приятелями?
Замечание о матери неприятно колет ее под ребра. Клеменс обиженно дуется.
– А ты говоришь, как Теодор! – возмущенно бросает она в ответ, на что Шон даже не ведется. Он снова делается безучастным, падает внутрь себя: Клеменс видит, как тускнеет его взгляд, как морщинка над бровями разглаживается. Сейчас Шон действительно кажется ей школьником или первокурсником. Он не похож на взрослого ни внешностью, ни поведением, и только знания выдают в нем человека лет тридцати.
– Шон, – зовет она осторожно. Тянется к нему через стол и легонько касается его руки. – Мне нужен твой совет.
Шон вздрагивает.
– Ну наконец-то, – говорит он, будто только этих слов и ждал весь вечер. – В самом деле, не языками чесать собрались. Болтать ты не любитель, кстати.
«Кто бы говорил», – скептично думает Клеменс, пока выуживает из сумки смятый листок. Маленький клочок крафтовой бумаги, который она нашла в своей сумочке после вечера в доме Стрэйдланда, изрядно попорченный ею же. Он не давал ей покоя все то время, пока она придумывала очередной повод, чтобы оказаться рядом с Теодором Атласом, но всякий раз эта загадка оставалась для нее второстепенной.
Сейчас, пока у нее есть время и Шон рядом, Клеменс хочется ее разгадать.
– Как думаешь, от кого эта записка? – спрашивает она, протягивая ему листок. – Такого почерка нет ни у кого из моих знакомых, а еще это написано, похоже, пером. Пером, представляешь?
Шон вертит находку в руках, даже нюхает и – Клеменс распахивает глаза от удивления – лижет кончиком языка уголок затертой бумаги.
– Где нашла? И что это за «друг»? Странный привкус у чернил, они из дубовой коры?
– Я не знаю, – качает головой Клеменс. Она не может сказать наверняка, почему показывает записку от неизвестного Шону, который точно никакого отношения к тому вечеру не имеет. Только он – единственный, кто порой способен объяснить ей происходящее так, чтобы примирить ее логику с ее же фантазиями. Несмотря на то что понимать его самого Клеменс удается с трудом.
– Думаю, кто-то над тобой пошутил. Тот же мистер Атлас, а?
– Нет, вряд ли. Кто тогда этот таинственный «друг»?
Шон кривит губы и пожимает плечами.
– Спроси отца, может, это он тебе записки подбрасывает.
– Мне кто-то подкинул ее в доме Стрэйдланда, – вздыхает она. – Папа говорит, Стрэйдланд не так пишет, так что это не может быть он. Я ломаю голову над этой шуткой уже которую неделю.
Задумавшись, Клеменс совсем не замечает, что лицо ее приятеля бледнеет быстрее, чем загораются в резко потемневшем зале паба лампы. Шон стискивает свою пивную кружку, медленно выдыхает и почему-то оглядывается по сторонам.
– Забей, мелкая, – отмахивается он. – У тебя есть загадки поинтереснее.
– Думаешь?
Он вдруг проворно вскакивает с места, вероятно, решив, что разговор у них выходит слишком уж последовательным, напряженно всматривается в толпу посетителей, хмурится. И оборачивается к подруге.
– Свистни мне, когда бармен появится, ОК?
Секунда – и вместо него остается только едва уловимый сладковатый аромат его одеколона.
– Шон! – окликает она, но зажимает себе рот, в последний момент вспоминая, что они оба здесь сегодня инкогнито. Что он творит?.. Клеменс хочет всласть выругаться, желательно на таком языке, который не поймет ее мать. Хорошо, что ее нет в этом городе.
Она довольно усмехается. Матери нет даже в этой стране.
Шон возвращается к ней, взмыленный и бледный. Волосы топорщатся в разные стороны, как будто он только что побывал в эпицентре урагана.
– Ты допила? Пошли! – Его голос звучит напряженно и взбудораженно. – Да оставь свою мелочь, я уже заплатил. Идем же!
Клеменс покидает паб вслед за Шоном в такой спешке, будто за собой они оставляют полыхающий на целый квартал пожар, не иначе.
– Что происходит? – на ходу спрашивает она. Потемневшую улицу освещает всего пара фонарей. Вдоль домов, узко прижатых друг другу, гуляет сильный ветер. Шон шагает вниз по Камбэлтаун-уэй и явно держит путь к гавани, хотя от паба до нее добрых полчаса.
– Шон!
Он не останавливается и даже не притормаживает. Клеменс замечает, что приятель держит спину чересчур прямо.
– Эй, да что за муха тебя укусила? – сердится она и нагоняет парня в три длинных шага. Ей приходится почти бежать, пока Шон, размахивая руками, словно солдат на марше перед королевой, спокойно идет вниз по улице.
– Я тебе говорю, нужно опрашивать друзей и знакомых, а не по картинным галереям этого индюка таскать!
Он снова переключается на полузабытую тему, так что Клеменс трясет от беззвучной злости.
– Больной, – вместо ответа припечатывает она и чувствует, как вместе с обидным словом уходит скопившееся за вечер раздражение. – Либо ты объяснишь мне, что задумал и
