Несса потеряла половину волос, ее темные волнистые локоны превратились в жидкие рыжие пряди за какую-то пару недель.
Этого Серлас не говорит никому.
И когда они спешат, подгоняя Матильду, запряженную в телегу, Серлас думает оглянуться на Мэйв и Ибху. Сказать им и про волосы, и про ребенка, и про то, что он больше всего сейчас боится за Нессу. Но горло сжимает сухой кашель, скребется по небу и не дает вымолвить ни слова. Серлас молчит и сильнее хлещет лошадь по бокам.
В их доме странно тихо, страшно тихо. Серлас идет через кухню, маленькую комнату с очагом, оставляя двери открытыми нараспашку, – створки сердито скрипят, колотятся о стены. «Опоздал, опоздал, Серлас!» – воют они и дребезжат, рассыпая эхо стонов по немым комнатам.
Несса снова впала в беспамятство. Вот почему она не издает ни звука: жена провалилась в лихорадочный сон, на бледных впалых щеках – и пот, и слезы, порыжевшие пряди прилипли ко лбу и вискам. Серлас замирает рядом, но его тут же отталкивает грубая рука Ибхи.
– Уйди, припадочный, – рявкает знахарка. – Мэйв, что ты возишься! Неси воду и тряпки!
Серласа выталкивают за дверь. Он бы и сам оступился, запнулся о порог и вывалился в дверь, не устояв на ногах. Но теперь по дому мечутся в нервном, паническом напряжении две женщины, и он не знает, может ли довериться им. Отчего, отчего теперь его мучают эти мысли? Никого другого в целом мире Серлас не сумел бы позвать на помощь, кроме них двоих.
Но Мэйв, подающая матери чистые тряпки, которые она нашла без помощи Серласа, бросает на него сердитые, злые взгляды, как будто он провинился в чем-то, о чем понятия не имеет.
Сейчас все вдруг кажется ему болезненно важным: вздох Ибхи и ее красноречивый взгляд на дочь, Мэйв, босыми пятками скребущая по полу, – вытянутая, как струна, хмурая и немногословная, и то, что ветер, нечастый августовский гость, ворвался вдруг в распахнутые окна и треплет занавески, то, что сапоги Серласа давно не мыты и выглядят хуже, чем у бедняка… Когда Несса издает вялый стон, – Серлас с остервенением трет рукой их потертую кожу.
– Прикрой дверь, Мэйв, – хриплым голосом просит Ибха. Девушка, перед тем как захлопнуть ее прямо у носа Серласа, снова смотрит на него жгучим взглядом. И Серлас читает в ее глазах обиду.
Но тут же об этом забывает; он не может сосредоточиться ни на одной мысли, только мечется по комнате, словно весь дом его объят огнем, и он не находит спасения. И внутри у него все горит, жжется, грудь спирает и нечем, нечем дышать.
Спаси ее.
У Серласа нет таких сил, которые вытащат его любимую из забытья и помогут преодолеть мучения. У Серласа нет сил даже на то, чтобы стоять на собственных ногах: весь мир вдруг кажется ему шариком-игрушкой, что вертится с небывалой скоростью, и потому его ведет, и кружится голова.
Несса снова стонет за закрытой дверью. А потом начинает выть, стенать, срываться на крик и плакать, плакать, плакать – Серлас замирает, перестает дышать, жить, существовать. Все в нем натягивается, кровь застывает прямо в сердце, оно сжимается, и ему чудится, что он снова умер.
Он погиб на поле в лесу под Трали, и его сволокли, как других солдат в краповых мундирах, в одну яму и спалили дотла. То, что сейчас являет ему воображение, не более чем предсмертная агония, чистилище.
«Каждого дело обнаружится; ибо день покажет, потому что в огне открывается, и огонь испытает дело каждого, каково оно есть».[26]
Если все так, то он проиграет огню и попадет в ад. Сейчас Серлас думает, что ничего хуже, чем этот миг, с ним еще не случалось. Несса сипло вздыхает, и ее вздох рвет его самого на части.
Нет, он не вынесет мучений.
Лучше бы это его раздирала изнутри болезнь, колдовская сила, новая жизнь – чем бы она ни была. Лучше бы это он страдал и метался в лихорадке, чем стоял здесь, выставленный за дверь, как провинившийся пес, и не находил себе места.
Ибха рявкает на дочь, шепчет что-то на гэльском – не разобрать. Новый женский вздох-вскрик звучит теперь по-другому. До ушей Серласа доносится хриплый, булькающий звук, и он не может понять, что это значит. Но тот пугает еще сильнее. Ему хочется сорвать с петель эту чертову дверь, оказаться в спальне, чтобы своими глазами увидеть Нессу, чтобы просто видеть ее.
Она ведь не умрет?
– Господь, позволь ей жить дальше, – молит Серлас, впервые обращаясь к всевышнему вслух – до этих пор он молился изредка и нехотя, как будто понимал, что для молитв у него недостаточно прав, ведь просить больше, чем ему уже дано, он не смеет.
Сжатый паникой разум внезапно пронзает – точно молния пронзает грозовые тучи – мысль, которую Серлас тут же гонит прочь. Какая глупая, грешная мысль! И он, трус, допустил ее!
Она вытягивает из него последние силы. Серлас падает на колени перед запертой дверью и сидит, более не шевелясь и ни о чем не думая. Слушает, как в спальне мечется от мук Несса, как топают тяжелые ноги Ибхи. Как вскрикивает Мэйв, роняя ведро с водой.
Как в спальне мечется от мук Несса. Как топают тяжелые ноги Ибхи. Как вскрикивает Мэйв, роняя ведро с водой.
Как мечется от мук Несса.
* * *Солнце лениво скатывается за горизонт, с тихим шипением опускается в соленые воды океана и пронзает небо последними оранжевыми лучами. Дом травницы утопает в сумерках, тени столов и стульев вытягиваются и бегут по стенам. Лицо Серласа темнеет вместе с приближающейся ночью, незрячие глаза бездумно шарят по трещинам двери. Они складываются в очертания причудливых зверей из дальних стран, в которых он никогда не бывал.
Страны, звери и узор из трещин внезапно пропадают.
Серлас поднимает голову: на пороге стоит, уперев руки в бока, взмокшая от пота Мэйв. Подол ее бледно-зеленого платья выпачкан в крови и влажен, но она победно улыбается.
– Что, испугался? То-то же! – Она отчего-то веселится, и Серлас не может взять в толк, что произошло. – Вставай же! – восклицает Мэйв. Она подхватывает его под руки и неожиданно сильным рывком поднимает с колен. – Вот же припадочный, верно матушка сказала! Иди уже, смотри на дочь!
Нетвердой походкой Серлас вваливается в спальню. Воздух здесь пропитан по́том, кровью, стремительно испаряющейся из грязной кадки водой. Кажется, будто в их комнате побывал Мор, но ушел, не насытившись, не получив желаемого.
– Жива твоя жена, жива, – ворчит Ибха. Бледные желтоватые ее щеки блестят от воды и пота. Знахарка утирает лоб грязно-серым
