– Жила-была маленькая девочка… – Шон будто нарочно берется за старое. – Которая придумала себе сказочного героя, только чтобы не чувствовать себя одинокой в стране, где никто ее не понимает. Спас он тебя, Клеменс?
Клеменс вздыхает. Все, терпение кончилось.
– Пока, Шон, – бросает она и сворачивает на Куорри-хилл. Дойти отсюда до дома можно и пешком, на это понадобится каких-то десять минут. А Шон может развлекать себя и все свои двадцать три личности в полном одиночестве.
Жила-была маленькая девочка, которая придумала себе сказочного героя.
Спас ли он тебя, Клеменс?..
VIII. Дочь колдуна
Из-за теплого океанского течения июнь выдался пасмурным и влажным. Покорно следующий за ним июль отличился только парой совсем дождливых дней. Его ливни заполнили водой борозды пшеницы и овощные гряды, и фермеры, смеясь над собственной неудачей, предлагали сажать вместо привычных зерновых заморскую восточную траву.
В начале августа на побережье пришли духота и желанное солнце. В первые дни оно ласково грело поля и вершины лесных сосен, но уже к концу второй недели месяца Луга[25]стало нещадно жечь все поля и иссушило русло реки, бегущей у мельничной заставы под городом. К первой жатве всем стало ясно, что не успевший в свое время созреть без солнца урожай теперь из-за него же сгорает на корню.
Но все, что волнует в этом месяце Серласа, связано отнюдь не с посевами.
Он подгоняет старую Матильду, наверняка больно впиваясь в ее серые бока каблуками сапог, и лошадь несется уже галопом. Сухая трава под ее копытами мелькает и сливается в единое полотно из желтых, светло-зеленых и бурых мазков, а выливающийся за горизонт океан лениво наблюдает за ними издалека.
Серлас спешит к главным воротам Трали, чтобы, ворвавшись в город, промчаться – едва ли не впервые – по главной улице, скорым галопом пронзить ее до базарной площади, а там спешиться и отыскать в толпе Ибху.
У него очень мало времени, и он боится так сильно, что, кажется, вот-вот готов потерять сознание от страха.
Старой знахарки нет ни среди гуляющего в воскресный день разноликого люда, ни в тени раздавшейся вширь церкви. Серлас мечется от старика Джошуа, дерущего глотку криками: «Козье молоко! Козье молоко, теплое, отдам за две монеты!» к мельнику, багровеющему от гнева в споре с женой.
– Ибха! – осмелев или же решив, что времени на безмолвные поиски у него уже не осталось, кричит Серлас в толпу. – Кто-нибудь видел сегодня знахарку? Помогите же мне!
Люди перед ним расступаются, как волны, ударившиеся в огромную каменную глыбу где-то посреди океана, и он снова чувствует себя одиноким. Перед глазами мечутся образы: вот желтое от сползающего загара лицо кузнеца Финниана, вот – бледное и худое – сорокалетней продавщицы тканей из лавки через два дома от площади, вот промелькнули заплетенные в две косы волосы дочки судьи, а теперь…
– Мэйв! – запоздало зовет Серлас. Она, должно быть, вовсе не ожидала увидеть его в базарный день на оживленной площади, и потому оборачивается с удивлением на лице. Оно тут же перерастает в испуг.
– Серлас? – хрипло переспрашивает Мэйв и тянется к нему поверх пухлого плеча коренастой продавщицы рыбы. Та ворчливо огибает их обоих и по-гэльски ругается. – Что ты здесь делаешь сегодня? А если Дугал…
– Я ищу Ибху, – перебивает Серлас и мотает головой, стирая со лба выступившие капли пота. Опасность в лице Дугала Конноли сейчас волнует его меньше всего – плевать, пусть увидит его, пусть снова обвинит во всех бедах своего народа, только бы не мешал.
– Она ухаживает за ребенком мистера МакКинона, – отрезает Мэйв. – И сейчас занята. Что случилось, Серлас?
Он не дает панике встать комом в горле и выдыхает:
– Несса рожает. Ей очень плохо.
О том, что жена теряет сознание, приходит в себя и снова погружается в забытье, разрывая ему сердце уже второй час, Серлас не упоминает.
Мэйв вмиг делается серьезной и бледной, как пена у берегов океана.
– Это по косой улице вниз налево, в Лисьем переулке. Пойдем, я провожу тебя.
Они идут сквозь толпу: Мэйв рявкает на бегающих под ногами мальчишек, извиняется и тут же расталкивает в стороны плечистых мужчин и тучных женщин, а Серлас, как пристыженный пес, идет следом.
Как только площадь с ее недовольными горожанами оказывается позади, Серлас прибавляет шагу, и Мэйв приходится его нагонять. Они спешат, спотыкаются – девушка задирает длинный, до земли, подол летнего простого платья, и Серлас краем глаза замечает, что она снова ходит босиком.
– Это не должно быть моим делом, – вздохнув, говорит она и сворачивает в переулок. – Я вообще не обязана помогать ей, ты знаешь.
Серлас молча кивает. Сейчас он не способен поблагодарить ее, но, может, позже, когда все разрешится?
Они приближаются к невысокому дому в тупике переулка.
– Жди здесь, – коротко бросает Мэйв и входит внутрь, прикрывая за собой дверь. Серлас остается снаружи, в тени соседних домов. Над головой у него висят на бельевых веревках серые простыни с желтоватыми пятнами. В такой сухой день они превратились в хрустящие на слабом ветру заплатки для небесных прорех. Он опускает взгляд. Темная от влаги земля впитывает смрадный аромат помоев, и тот поднимается на полфута, обволакивая его ноги. Вдоль стены, воровато озираясь по сторонам, бежит толстая упитанная крыса с голым розовым хвостом.
Должно быть, сын мистера МакКинона сильно болен, думает Серлас запоздало. Должно быть, ему не обойтись без присмотра знахарки. Но он поведет Ибху в дом Нессы, даже если та будет упираться.
К счастью, до угроз дело не доходит: спустя пару минут на пороге лачуги мистера МакКинона появляется усталая Ибха, а позади, за ее спиной, – Мэйв.
– Давно пора было разродиться, – вместо приветствия говорит ему старуха и выходит на свет. Серлас замечает, что за месяц ее лицо еще больше постарело и пожелтело, но щеки Ибхи не покрыты загаром и отливают зеленцой.
Он кивает ей, не утруждая себя пожеланиями доброго здравия. Все они – Серлас, Ибха и Мэйв – возвращаются к площади в напряженном молчании. И там Мэйв вдруг идет к кузнецу Финниану.
– Одолжи нам телегу на полдня, – говорит она. Обрывки разговора доносятся до Серласа сквозь шум голосов говорливых горожан. Он не подходит к кузнецу и не заговаривает с ним сам, потому что широкоплечий грузный Финниан внушает ему немалый трепет, в котором Серлас боится себе признаться, с первого дня их знакомства.
– Сильно плоха? – спрашивает Ибха скрипучим голосом. Вместо внятного ответа Серлас кивает, пожимает плечами, снова кивает. – Ясно, слова из тебя сегодня не вытянешь. Да не беспокойся ты так, не первая она, кто рожает, уж как-нибудь разберемся.
Ее слова приободрили бы Серласа, если б он только не видел, какой бледной, болезненно бледной выглядела Несса с самого утра, а после
