Реки аккуратно поворачиваются вспять, словно кинопленка наматывается на катушку, и втягиваются к своим первоисточникам. Последние капли Миссисипи, Огайо, Гудзона подрагивают на стебельках травы; потом они исчезают под лучами солнца, а трава уходит под землю, прячется в семена.
Жеребенок запрыгивает в утробу матери; беременная кобыла шумно втягивает пахнущий хаосом воздух и, испугавшись, спешно трусит по извилистому маршруту эволюции, лабиринту Ариадны, мимо пещер, где спят летучие мыши, через следующие друг за другом поколения предков; ее копыто сморщивается, теперь она стоит лишь на срединном ногте, а на ноге – пять пальцев. Какие же у нее коренастые ножки! Она мчится в леса третичного периода, ее выпирающий живот подбирается, сама она становится все меньше и меньше, пока в алхимическом сосуде не превращается в смесь аминокислот и пучка волос, растворяясь впоследствии в море околоплодных вод.
Солоноватый морской запах бьет в ноздри, аромат моря внутри меня.
Вскоре я выплачу свою дань эволюции.
В конце концов живые мясистые стены меня исторгли. Я молча провалилась во тьму, как в материю, противоположную свету; кругом тьма, это последняя пещера, и я вышагиваю, вдыхая в темноту жизнь, парадом человекообразных; меня перемотали обратно на катушке времени. У меня мохнатая грудь и огромный квадратный лоб, за которым скрывается зачаток мозга. Я позабыла, как подобрала камень, как раскроила им орех. Звук моря заполняет мое естество; море вымывает все воспоминания и сохраняет их.
Я вернулась домой.
Пункт назначения для всех путешествий – это их начало.
Я не вернулась домой.
В конце концов, я издала слабый, безутешный крик, крик новорожденного. В ответ не донеслось ни звука, слышались только отголоски моря и эхо собственного голоса. Я позвала свою мать, увы, тщетно.
– Мама… мама… мама!
Безрезультатно, как обычно.
Спелеологический финал Тересия: Матерь, породив дочь, покидает ее навсегда.
Широкая пасть пещеры открылась на каменистый берег, где у кромки воды сидела Лилит с рюкзаком, который она принесла из бронированной машины; этот странный день почти подошел к концу; заходящее солнце вскользь ласкало своими пальцами волны, по которым Лилит пускала камешки. Движение ее руки позволило увидеть, что она потеряла грудь, должно быть, недавно. Лилит улыбнулась мне, вопросительно подняв бровь; не в состоянии ответить, я просто присела рядом, и морские волны обдавали брызгами мои босые ноги. Лилит вытащила плитку шоколада и поделилась со мной. Я сделала лодочку из фольги и запустила ее в Китай.
– А если ты забеременела от Тристессы? – спросила она. – У твоего ребенка будут два отца и две матери.
Волны выбросили крохотное суденышко к моим ногам. Я снова отправила его в путь.
Поглощенная игрой, я уклончиво кивнула. Лейла запустила руку в рюкзак и вытащила длинную металлическую коробку, покрытую белой эмалью, размером со старомодный ящик для перчаток. Она легонько подтолкнула меня локтем, чтобы привлечь внимание, направленное на лодочку, которая благополучно качалась на румяной от солнечного заката тропинке, и щелчком открыла коробку. Внутри крохотного переносного холодильника, на подложке из сухого льда лежали половые органы, когда-то принадлежавшие Эвлину.
– Если они тебе еще нужны, можешь забрать.
Я расхохоталась и покачала головой. Закрыв коробку, Лейла запустила ее по волнам, как прежде запускала камешки; коробка скользила по воде довольно долго, пока ее не поглотил взмывший гребень волны. Потом мы с Лилит смотрели, как океан лижет песок; из Азии надвигался прилив. Она поинтересовалась, не хочу ли я вернуться вместе с ней в лагерь, однако предупредила, что жизнь во время гражданской войны тяжела для беременной женщины. Если я решу до родов остаться здесь, в тишине, она принесет мне походную печку, матрас, еду и оружие для защиты, к тому же я смогу приглядывать за пожилой сумасшедшей дамой. Почему-то мою беременность Лилит восприняла как данность; но за ее заботливыми речами виднелись признаки надвигающейся необходимости. Я знала, выбора нет, надо остаться здесь. Меня ждет изгнание, поскольку я не хотела возвращать свое прошлое; и как только я это поняла, мне стало интересно, есть ли способ сбежать.
Лилит принесла из машины спальный мешок и парочку одеял, упаковку консервов и банку, чтобы собирать воду. Она сказала, что вернется на следующий день и привезет еще вещей, а если не сможет лично, то кого-нибудь пришлет. Здесь, на лоне природы, на берегу моря боевики Свободного Штата меня вряд ли потревожат, но на всякий случай она дала мне пистолет и боеприпасы. Я поняла, что Лилит намерена меня бросить; накатило желание застрелить ее из этого пистолета, но я сдержалась. Понятия не имею, откуда взялся порыв; наверное, из-за жалости я ощущала себя униженной. Однако в глубине души я вдруг почувствовала: Лилит искренне сожалеет, что я обречена на изгнание.
Я все же прошлась с ней к машине, и там она меня вдруг поцеловала и обняла, а потом уехала прочь, исчезнув за мысом. Еще долго я слышала растворяющийся в ночи звук мотора.
И больше я ее не видела.
Гигантский взрыв на севере разбросал вокруг лепестки белого света, а потом все накрыла собой ночь – так плоть стягивает рану. Кутаясь в одеяла, я подумывала что-нибудь съесть, но кусок не лез в горло, да и спать в ужасной гулкой пещере тоже не хотелось. Я решила навестить соседку, хотя стал накрапывать дождик, удручающий, малоприятный, почти полноценный дождь, сдобренный пеплом, от которого залоснились прибрежные скалы, и по пути на берег я часто поскальзывалась и спотыкалась.
Она по-прежнему сидела в плетеном кресле и храбро фальшивила. Сложно сказать, когда она успела поспать. Может, вообще не спала. Чтобы защитить ее от непогоды, Лилит воткнула в гальку большой розовый бумажный зонтик; он как две капли воды походил на тот, который раскрыла в пустыне София, когда взяла меня в плен.
Еще один взрыв, уже ближе, совсем под боком, и такой сильный!.. Град из тлеющих угольков забарабанил по пляжному зонтику, однако дама не прервала свою песнь. Я увидела подтянутую к дереву лодку, и в голове созрел план. Впрочем, когда я подняла лодку на руках – я легко могла ее унести, – старуха мгновенно умолкла, повернула голову, и ее затуманенный взор стал блуждать по пляжу. Злобный накал неба позволял видеть все довольно отчетливо.
– Кто здесь? – спросила она.
– Это я, Эва. – Я постаралась, чтобы голос прозвучал как можно мягче, словно я зашла по-дружески в гости, и мы знакомы с самого детства. – Больше никого нет.
Она величаво кивнула, будто сразу меня признала.
– Куда ты несешь мою лодку, Эва? Когда я доем
