И тут в ее голове откуда ни возьмись возник образ: По летит в залитую светом пропасть, огромное тело лошади падает следом. По с шумом падает лицом в воду, а прямо на него обрушивается лошадь.
И другие образы. По, слабый и посеревший, сидит перед огнем, все лицо его – сплошной черный синяк. По косится на нее и трет глаза.
Катса подавилась куском хлеба. Вскочила на ноги и опрокинула стул.
Скай похлопал ее по спине:
– Великие моря! Катса, ты в порядке?
Катса закашлялась, пробормотала что-то о том, что надо пойти проверить хромую лошадь, и вылетела из хижины.
У лошадей она По не нашла, но, когда спросила о нем, один из стражников указал в направлении озера. Катса миновала хижину и побежала по холму.
Он стоял спиной к ней и смотрел на замерзшее озеро: плечи опущены, руки в карманах.
– Я помню, что ты неуязвима, Катса, – не оборачиваясь, сказал он. – Но даже тебе следует надевать плащ, когда выходишь из дому.
– По, – проговорила она, – обернись и посмотри на меня.
Он опустил голову, плечи поднялись и опустились от глубокого вздоха. Но он не повернулся.
– По, – повторила Катса, – посмотри на меня.
На этот раз он повернулся, очень медленно, и посмотрел ей в лицо. Казалось, их взгляды скрестились, но это длилось лишь мгновение. Потом он опустил глаза, и они снова стали пустыми. Она видела, как это произошло, – видела, как опустели его глаза.
– По… – прошептала Катса. – Ты не видишь?
И тогда в нем словно что-то сломалось. Он упал на колени, и на щеке прочертила ледяную дорожку слеза. Когда Катса подошла и опустилась перед ним, он позволил ей приблизиться. Перестал бороться с собой и впустил ее. Катса обняла его, а он прижался к ней так крепко, что едва не задушил, и разрыдался, уткнувшись лицом ей в шею. Она обнимала По, просто обнимала, и гладила, и целовала его холодное лицо.
– Катса… – повторял он сквозь рыдания. – Катса…
Они простояли так очень долго.
Глава тридцать восьмая
В то утро поднялся сильный ветер. Днем он превратился в слабую, но сырую снежную бурю.
– Даже думать не хочу о еще одном зимнем путешествии, – сказала Биттерблу в полусне, свернувшись у огня. – Теперь, когда По с нами, разве нельзя остаться здесь, Катса, пока снег не перестанет?
Но за этой бурей последовала другая, а затем еще одна, как будто зима наплевала на календарь и решила, что, пожалуй, никогда не кончится. Биттерблу отправила двух стражей с письмом к Рору. Рор написал в ответ из замка Биттерблу, что она ничего не теряет: чем больше времени она даст ему, чтобы развеять всю ложь Лека, тем более гладко и безопасно пройдет ее восшествие на престол. Он планирует устроить коронацию, когда начнется настоящая весна, а она может пока пережидать бури, сколько ей будет угодно.
Катса понимала, как теснота в хижине мучает По, вынужденного скрывать свою печальную тайну. Но раз все остаются, то ему, по крайней мере, пока не придется открывать свое намерение остаться в лесу. Он ничем не выдавал своих мук и помог стражникам отвести лошадей к ближайшему укрытию в скалах, которое, как сообщил, обнаружил, пока оправлялся от ран.
Он рассказывал, как все случилось, урывками, только когда им с Катсой удавалось ненадолго остаться наедине.
День, когда Катса и Биттерблу уехали, оказался для него очень тяжелым. Он еще мог видеть, но со зрением было что-то не так. Что-то изменилось, и он был слишком запутан, чтобы понять, что именно, но его не оставляло дурное предчувствие.
– Ты не сказал мне, – сказала Катса. – И позволил бросить тебя в таком состоянии.
– Если бы я сказал, ты бы ни за что не уехала. А ехать было необходимо.
По, спотыкаясь, доковылял до кровати. Бо́льшую часть дня он провел, лежа на здоровом боку с закрытыми глазами, ожидая, когда воины Лека отойдут подальше и пройдет головокружение. Он пытался убедить себя, что, как только его разум прояснится, со зрением произойдет то же самое. Но, проснувшись на следующее утро, он открыл глаза и уперся взглядом во тьму.
– Я был зол, – говорил он ей. – И с трудом держался на ногах. У меня кончилась еда, а значит нужно было идти к ловушке для рыбы. Но мне было все равно. Я не ел ни в тот день, ни на следующий.
В конце концов привел его к пруду не голод, а воины Лека. Он почувствовал, как они карабкаются по камням, приближаясь к хижине.
– Я встал и пошел, спотыкаясь, – рассказывал он, – еще до того, как понял, что делаю. Я неуклюже метался по дому, собирая свои вещи, а потом вышел, чтобы спрятать их в какую-нибудь щель в скале. Я был не в себе и наверняка постоянно падал. Но я знал, где находится озеро, и добрался до него. Вода была ужасная, просто ледяная, но она взбодрила меня, и почему-то в воде голова меньше кружилась, чем на суше. Я кое-как добрался до пещеры и забрался на камень. И вот тогда, в пещере, слушая крики воинов снаружи и стуча зубами так, что боялся случайно откусить себе язык… я обрел ее, Катса.
Он затих и молчал так долго, что Катса подумала, уж не забыл ли он, о чем рассказывал.
– Что же ты обрел?
По удивленно обернулся к ней.
– Ясность, – сказал он. – Мои мысли прояснились. В пещере не было ни лучика света, кромешная тьма. И все же мой Дар показал мне ее всю невероятно живо. И тут я понял, что делаю. Сижу в хижине, жалея самого себя, пока Лек на свободе, а людям грозит опасность. В пещере меня осенило, как я гадок.
Мысли о Леке заставили По нырнуть обратно в воду, выплыть из пещеры и осмотреть ловушку с рыбой. Промерзнув насквозь, он доковылял до хижины и разжег огонь. Следующие несколько дней были кошмаром.
– Я был слаб и болен, и у меня кружилась голова. Сначала я не ходил никуда, кроме ловушки. Потом, вспоминая о Леке, продвинулся дальше. Когда я сидел, равновесие было сносным, и я сделал лук. С мыслями о Леке я тренировался стрелять из него.
Он опустил голову и погрузился в молчание, и Катсе стало ясно, что было потом. По постоянно думал о Леке – это был его стимул не сдаваться. Он заставил себя выздороветь и снова обрести равновесие. А теперь они вернулись к нему со счастливой новостью, что Лек мертв. У По больше не осталось стимула, и его снова стало душить горе.
Его печалил уже сам факт того, что он печален.
– У меня нет права жалеть себя, – сказал он ей однажды, когда снегопад ослабел и они
