Анежка Витановна вернулась в дом, подбросила дров в печь. И так тепло, а надо, чтобы еще жарче было. Согревшаяся девчонка дремала на табурете, на печи закипало ведро с водой – боги с ней, с картошкой, сварит макароны, сытнее будет. Северянка налила для себя в кружку ягодного взвара, нарезала хлеб пленникам, поглядывая во двор. То и дело в дом заскакивали солдаты, забирали очередную банку с самогоном, еду. Кто-то дернул с пола коврик из волчьей шкуры, накинул себе на плечи, и Анежка Витановна так сжала в руках жестяную кружку, чтобы не рявкнуть, что смяла ее.
На хозяйку дома внимания уже не обращали. И хорошо, и пусть не обращают. И ладненько.
День клонился к вечеру. Старшая Дробжек отнесла пленникам хлеб и воду, отдала молча, стараясь не привлекать внимания охранников, чтобы не вспомнили про Элишку. Девчонка проснулась, потихоньку стала чистить картошку. Вернулся тха-нор, прямо в сапогах лег на кровать.
– Есть нести! – приказал.
– Конечно, конечно, – захлопотала Анежка Витановна, поставила перед ним стул, на стул поставила снедь, налила большую кружку самогону, поклонилась. Под его внимательным взглядом попробовала все, что положила. В очередной раз наказала себе не ляпнуть лишнего и не сорваться. Пусть тха-нор был чужаком и многого не понимал, это не делало его менее опасным. Да и колючие глаза, и скупые движения показывали, что не так прост он, как кажется.
– Хороший баба, – похвалил он, – знать свое место.
– А то, господинушка ты мой, – серьезно подтвердила северянка, – столько лет не знала, а тут ты появился и указал.
Тха-нор довольно усмехнулся, снова похлопал ее ниже спины. Одна радость, что интонаций не разбирает.
– Любишь крепкий мужик?
– И крепкий люблю, а уж умный как люблю, – пробормотала Анежка Витановна, отступая к стратегическим запасам самогона и вглядываясь в глаза захватчика. Все еще ясные. На вид – обычный человек; неужто вас наша северная сон-трава не берет? В малых количествах настойка бодрит и греет, и нет лучше средства для натирания, если обморозился или замерз, а чуть перепьешь – и в сон тянет, сутки можно проспать.
Иномирянин громко жевал; во дворе, в вечерней темноте, занудно пели какие-то чужеземные песни – Анежка Витановна часом ранее отнесла солдатам ведро с макаронами и тушенкой, вернулась и за самогоном, что таял на глазах. Девчонка в углу старалась не дышать и не двигаться, чтобы не привлекать внимания. Печь пыхала жаром, и северянка все ждала: когда же тебя разморит, когда? Вон уже зеваешь, глаза от еды и алкоголя осоловелые, вались ты на постель поскорее. Если надо, я с тобой лягу, только вались!
Но незваный гость спать не спешил. И оказался не так прост: когда она подошла в очередной раз налить заветной настоечки, он резко выставил руку вперед, цепко оглядел хозяйку дома.
– Нет больше брага, – сказал хмуро. Встал, больно взял ее за подбородок. – Нет обманывать, убью. Хитрый баба. Улыбаешься, хитрый. Бояться меня?
– Боюсь, – абсолютно честно ответила северянка. И голос дрогнул по-настоящему. И кулак сжался – а уж банку с настойкой так прижала к себе, что едва не раздавила.
Он довольно похлопал ее по щеке и сел дальше есть.
Анежка Витановна отнесла иномирянам еще два ведра – вареной картошки с тушенкой и горячего разболтанного варенья с добавлением самогона, поставив Элишку месить тесто для хлеба. Только бы была при деле, чтобы не выгнал ее новоиспеченный господин к солдатне. Очень ей не нравились взгляды, которые тха-нор бросал: на хозяйку – темные, довольные, а на девчонку – раздраженные.
У костра осталось человек шесть: они щедро зачерпывали себе варева в плошки, одобрительно и пьяно хвалили хозяйку. У ограды в свете костра были видны недовольно перебирающие ногами охонги и неподвижная, словно заснувшая стрекоза. От коровы костей почти не осталось – обглоданный череп с рогами и кусок позвоночника.
Еще четверо иномирян оставались в сарае, охраняя пленников. Остальные в хлеву, располагаются на ночь. Хотя в доме у Анежки две большие комнаты и теплый чердак, да, видимо, дом тха-нор занял сам, а солдатам решил, что и теплого хлева хватит. Она зашла туда, поморщившись на загаженный снег у входа – иномиряне мочились тут же, и запах шибал в нос хуже навозного. В хлеву кто-то спал, укутавшись в десять одежек, кто-то допивал из банки брагу. Вторая корова испуганно мычала, прижавшись к стене. Эх, пропадет молоко, точно пропадет.
Кормилицу встретили радостно, забрали ведра, ухитрились облапить, пошлепать по заднице – а куда ж без этого. Видят боги, как хотелось дать особо резвому в глаз, но Анежка Витановна под взрывы пьяного смеха вывернулась и пошла наружу.
Дело шло к ночи. Она вернулась в дом: тха-нор уже снял свои доспехи, кожаную и тканую рубахи, и в доме ужасающе пахло кислым и прогорклым мужским потом. Увидел хозяйку, довольно причмокнул.
– Раздеваться, – сказал, направляясь к ней. Анежка Витановна застыла у двери, а он схватил за локоть Элишку, потащил к выходу. Глаза у нее были огромные, умоляющие – а иномирянин, оттолкнув хозяйку в сторону, выбросил девчонку на улицу и что-то крикнул своим солдатам. Оттуда донеслись возгласы, глумливый хохот, а через минуту – слабый женский крик, перешедший в рыдания.
Анежка покосилась в окно: один из солдат тянул Элишку в сторону хлева.
Голова у старшей Дробжек загудела от страха. Тха-нор, захлопнув дверь, сдернул с северянки тулуп, схватил за грудь, впился губами в шею. Промычал что-то довольно, отступил, расстегивая ремень, и сел на кровать, вытянув ноги в сапогах.
– Снять, баба.
– Конечно, – послушно проговорила Анежка Витановна, присела, потянула на себя сапог, другой. Иномирянин привлек ее к себе, вжался лицом в грудь – и северянка, вздохнув, ударила кулаком аккурат в висок горе-любовничку. Тот замер и пополз вниз. Она перехватила его, прислушиваясь к творящемуся снаружи, споро связала руки его собственным ремнем, ноги – веревкой, привязала иномирянина к изголовью кровати, затолкала в рот кусок его же вонючей рубахи. Забрала нож, плеть. И повернула лицом к стенке, прикрыв одеялом.
Только бы никто не вошел!
Схватила ружье, сунула за пояс и сверху накинула на себя тулуп до пят. Насыпала в карманы патронов, взяла кастрюлю с дымящейся сладкой картошкой, вышла во двор. В лицо пахнуло морозным ветром с дымом. От костра на Анежку Витановну оглянулись, что-то спросили на иноземном.
– Я кормить ваших, – объяснила она, тыкая в кастрюлю и на сарай, – тха-нор приказал. Тха-нор Ориши приказал, тха-нор.
Солдаты отворачивались – им было не интересно. Один из них зевнул,
