Анежка Витановна скрипнула зубами и заторопилась к сараю. Открыла дверь, улыбнулась, чувствуя, как сведены скулы и ноет челюсть от напряжения. Пленники так и сидели у стены, охранники откровенно расслабились: стояли рядом, о чем-то говорили, поглядывая на северян.
– Есть, – объявила северянка. Зашла внутрь, показала охранникам кастрюлю, поставила ее на поленницу. Двое подошли к ней, открыли крышку, один жадно глядел в их сторону, и только четвертый пристально следил за пленниками, взведя арбалет. И Анежка, встретившись взглядом с одним из северян, стянула с поленницы дровину и ударила по затылку одного из иномирян. И по касательной по лицу – второго, изумленно обернувшегося.
Оба рухнули на пол. Мимо свистнула стрела, Анежка Витановна от неожиданности присела, оглянулась. Охранника с арбалетом душил один из мужиков, еще двое набросились на третьего захватчика, повалили его на пол.
С врагами было закончено за две минуты. Анежка Витановна, схватившись за сердце, прислонилась к поленнице, через секунду встряхнулась.
– Девку спасать надо, – сказала сдавленным горлом, – в хлеву она. Замучают же, скоты. Во дворе шестеро, остальные там, с ней. Главного я связала.
– Понял, – низко сказал один из «братьев». Пленники спешно разобрали поленницу – достали два ружья, патроны. Она отдала свое. Кто-то вооружился топором, кто-то взял вилы, кто-то тяпки и молотки – все, чем можно было убивать. Кому не досталось оружия, схватили наперевес поленья – и высыпали во двор.
С теми, кто был во дворе, удалось справиться без единого выстрела. Их, сонных, опешивших, просто забили насмерть. На крики распахнулась дверь хлева, выглянул один из иномирян – его застрелили из ружья, ввалились внутрь. Анежка Витановна опять поспешила в дом – еще за оружием.
В хлеву, судя по звукам, творилась бойня: слышны были выстрелы, звуки ударов. Тха-нор уже очнулся, мычал и дергался; на хозяйку, перегнувшуюся через него, чтобы достать из-за полки со статуэтками богов ружье, смотрел так, словно кожу живьем снимал. И северянка, зло плюнув, снова ударила его по затылку кулаком. И выскочила во двор. Оказалось, вовремя. Из хлева выбежал один из захватчиков, рванулся к охонгу, начал отвязывать его – и Анежка Витановна, никогда прежде не убивавшая людей, прицелилась и выстрелила. И попала.
Насекомые от запаха крови словно одурели, начали рваться с привязей. Забор трещал и шатался. Тварь, которую отвязывал иномирянин, дернувшись, сорвалась, со свистом впилась челюстями в мертвого хозяина, помотала его, отбрасывая, ринулась во двор, к другим трупам, начала, шарахаясь от огня и шатаясь, кружить по снегу. Анежка Витановна выстрелила в нее раз, другой, целясь в глаза. Но в темноте, в неверных бликах огня от костра промахнулась. В инсектоида стреляли и от хлева – он рванулся туда, врезался в дверь – мужики отскочили – и, не сумев пробраться внутрь, раздраженно засвистел. А если уйдет в лес, выйдет на другие хутора?
– Эй! – заорала Анежка Витановна, сбрасывая тулуп. – Эй!
И снова выстрелила. Охонг повернулся и зашагал на нее. А она побежала – через двор, по тропинке, к близкому озеру, где почти у берега чернела прихваченная льдом прорубь – окунаться после бани. Добежала, слыша свист и хруст наста за спиной, и, не оглядываясь, прыгнула, еле-еле перелетев через обледенелую прорубь – не молоденькая-то уже! – и, обернувшись, увидела, как проваливается сквозь тонкий ледок иномирская тварь.
Тварь свистела и била ногами, цеплялась передними лапами за лед, кроша его и пытаясь выбраться. Но ледяная вода делала свое дело – и через несколько минут чудовище затихло.
Анежка Витановна подождала для верности, обошла прорубь кругом и направилась к дому.
Освобожденные пленники таскали тела иномирян из хлева. Она зашла внутрь: двое захватчиков стояли связанные у стены, корова лежала на полу – в боку видны были дыры от пуль. Северяне выжили не все, их осталось меньше десятка. Девчонка в разодранной одежде сидела среди разбросанных вещей, крови и трупов, схватившись за голову и раскачиваясь.
– Почему не отвели в дом? – сурово спросила Анежка Витановна у одного из мужиков.
– Не дается, – тихо сказал он. – С нее, считай, сняли. Не знаю, успели чего или нет… все беда. Бери ее, хозяйка, лечи, ты по-женски отогреть сумеешь. И спасибо тебе. Как зовут тебя?
– Анежка, – буркнула она, испытывая отчего-то тяжелый стыд и вину.
– А я Милослав Вотжеч. Будем знакомы, хозяйка.
Анежка Витановна склонилась над Элишкой, подняла ее – та молча забилась и замычала.
– Ну-ну, милая, – сказала северянка, обнимая и крепкими руками удерживая девчонку, – все закончилось. Пойдем, отмоешься, полечу тебя. Убили мы их, всех убили.
Мужики расступались, опускали глаза – Анежка Витановна почти несла Элишку на себе.
– Сюда другие не придут? – спросила она у Вотжеча, прижимая к себе девочку и ласково гладя ее по спине. – Ну, ну, милая, хорошо уже все, сама посмотри, хорошо…
– Ночью не должны, – ответил северянин. – А утром уходить надо.
Анежка Витановна посмотрела на свою корову, на раненых соотечественников, на разгромленный хлев.
– Вот что, – сказала она весомо. – В дом приходите, как закончите здесь. Я девочку обихожу, в дальней комнате уложу и вас накормлю, в баню пойдете отогреетесь. А я потом дочери позвоню. У меня зять будущий – Игорь Иванович Стрелковский, начальник внешней разведки. Думаю, он и пленных увидеть захочет, и нас послушать. Сюда я теперь только после войны вернусь, видимо, не раньше.
Тха-нор так и лежал на кровати, уже не дергаясь. Но ухитрился, вывернув руки, перекатиться так, чтобы все видеть, и сверлил хозяйку диким взглядом.
– Что ж вам в своем мире-то не сиделось, – в сердцах выговаривала ему Анежка Витановна, впихнув в ладони девчонки кружку с горячим чаем, а себе накапав сердечных капель, – что ж вам сюда-то припекло лезть, твари вы инородные! Баб им подавай, скотам, баб… отходить бы вас всех этой плетью да за хозяйство на воротах повесить, чтобы неповадно было! Ну, что смотришь? Дорого тебе мои титьки обошлись, да? И не стыдно ведь лапать было! Зла не хватает!
Она замахнулась на него полотенцем. Иномирянин вздрогнул, но промолчал – трудно говорить с заткнутым кляпом ртом.
Анежка Витановна завела Элишку в баню, помогла снять разорванную одежду, заставила выпить своего самогона и повела парить – мыть. Девчонка ни на веник, ни на мытье, ни на ласковые уговоры не реагировала: смотрела в одну точку и периодически начинала хватать ртом воздух. И только потом, когда Анежка Витановна влила в нее несколько глотков настойки, закашлялась, хватаясь рукой за горло, и разрыдалась. И долго плакала в материнских объятьях мощной северянки: уже ходили по дому мужики, звякали кастрюлями, а она все плакала и выплакаться не могла.
Тяжела участь женщины на войне, а в плену и
