– Как ты можешь это терпеть, Наив? – спросила она.
Наив резко остановилась. Посмотрела на Мию холодными черными глазами.
– Что терпеть?
– Я поняла, что ты имела в виду в пустыне. Когда я спросила, что тебя так изувечило. Ты ответила: «Любовь. Только любовь». – Девушка посмотрела Наив в глаза. – Ты любила Адоная.
– Не любила, – ответила женщина. – Любит.
– И Адонай любит тебя?
– …Возможно, когда-то.
– Так Мариэль изуродовала твое лицо, потому что ревновала к тебе брата? – недоверчиво спросила Мия. – Что сказала Достопочтенная Мать?
– Ничего, – Наив пожала плечами и продолжила движение. – Десниц у нее в избытке. Колдунов же – не особо.
– Значит, она просто замяла этот случай? – Мия поравнялась с ней. – Это неправильно, Наив.
– Скоро она поймет, что правильно и неправильно здесь не имеют значения.
– Не понимаю я это место. Прямо под этой статуей убили аколита, а Духовенству будто бы все равно, кто это сделал!
– Бездушие порождает бездушность. Через какое-то время ей будет так же все равно, как и им.
Женщина посмотрела на Мию своими бездонными черными глазами. Взглянула на статую наверху.
– Наив нравится ее новое лицо. Ткачиха знает свою работу, да?
Мия машинально подняла руку к щеке.
– Это точно.
– Она скучает по своему старому обличию? Чувствует ли уже изменения внутри себя?
– Они изменили меня только внешне. Я все тот же человек, каким была вчера. Внутри себя.
– С этого все и начинается. Ткачество – только первая ступень. Бабочка помнит, что была гусеницей. Но чувствует ли она что-либо кроме жалости к той мерзости, что ползала в грязи? После того, как она раскрыла эти прекрасные крылья и научилась летать?
– Я не бабочка, Наив.
Женщина взяла Мию за плечо.
– Это место многое дает. Но еще больше забирает. Они могут сделать ее прекрасной снаружи, но внутри намерены выковать монстра. Так что, если в ней есть какая-то часть, которая поистине имеет значение, держи ее крепче, Мия Корвере. Держи близко. Ей стоит спросить себя, чем она готова пожертвовать, чтобы добиться желаемого. И что нужно оставить. Поскольку, когда мы скармливаем кого-то Пасти, то кормим ее и частичкой себя. Довольно скоро от нас ничего не останется.
– Я знаю, кто я. Что я. И никогда не забуду. Никогда.
Наив указала рукой на каменную статую. На безжалостные черные глаза. На мантию, сотканную из ночи. На меч, сжатый бледной правой рукой.
– Она богиня, Мия. Отныне и прежде всего ты принадлежишь Ей.
Мия пристально посмотрела на Наив. Затем на статую наверху. На черные стены, бесконечные лестницы, песню хора, будто доносившуюся из ниоткуда. По правде говоря, какая-то ее часть все еще была в сомнениях. Боги и богини. Война между светом и тьмой. Может, она и способна на пару дешевых фокусов с тенями, но мысль о том, что ее избрала Ная, казалась немного надуманной. Даже в таком месте. А если отбросить божественную силу? Глядя на почти полностью скрытое лицо Наив, Мия понимала, что люди способны на такие жестокости, какие Благословенной Матери даже не снились. Это она знала не понаслышке. То, что случилось с ее отцом? С ее семьей? Это дело рук не богов, а обычных людей. Консулов, кардиналов и их прихлебателей. Их улыбки отпечатаны за ее веками. Имена выжжены в ее кости.
Скаева.
Дуомо.
Рем.
Как бы ее ни изменило это место, она никогда не простит. Никогда не забудет.
Никогда.
– Удачи тебе в Последней Надежде, – наконец сказала Мия. – Мне нужно позавтракать. Умираю с голоду.
Женщина поклонилась и развернулась в шелестящем вихре серой робы и светлых кудряшек. И хоть она пробормотала это себе под нос, Мия все равно услышала шепот Наив:
– Как и Она.
Мия первой пришла в Небесный алтарь, поэтому села за пустой стол и начала ощупывать свое новое лицо. Кожа казалась чересчур чувствительной, как если бы сгорела на солнце. Грудь и живот болели, будто ее избили. Более того, Мия была абсолютно ненасытна – она в мгновение ока заглотила овсянку и сыр и тут же отправилась налить себе в суповую тарелку горячего куриного бульона.
Постепенно в зале начали собираться и другие аколиты. Темноволосая лиизианка со светло-зелеными глазами, которую, как выяснила Мия, звали Белль. Одноухий Петрус и юноша с татуированными руками, который постоянно бормотал себе что-то под нос[66]. Маузер кивнул ей, когда она возвращалась к столу, а Аалея понимающе улыбнулась. Солис промаршировал мимо, даже не взглянув в ее сторону. Мия разглядела пустые ножны на его поясе – потертая черная кожа с тиснением в виде калейдоскопического узора из переплетенных колец. В состязании Маузера они удостаивались пятидесяти баллов. На пятьдесят баллов ближе к окончанию Зала Карманов. Вероятно, это стоит того, чтобы потерять конечность, если он ее поймает.
«Может, стоит начать с чего-то попроще…»
Напротив села Эшлин с набитым ртом.
– Так как вхо пхошло…
Девушка чуть не подавилась, когда подняла взгляд на Мию. Ее глаза смешно округлились. Скривившись, она проглотила непрожеванную пищу и откашлялась, прежде чем снова заговорить.
– Шахид Аалея уже водила тебя к Мариэль?
Мия пожала плечами, уголки ее губ слегка приподнялись. Ей до сих пор было непривычно так улыбаться.
– Зубы Пасти, ткачиха попала в яблочко! Она даже выпрямила твой нос! Я слышала, что она хороша, но бездна, эти губы. – Эш опустила взгляд. – А эти сиськи!..
– Да ладно тебе, – нахмурилась Мия.
Девушка подняла бокал.
– Ная тому свидетель, Корвере, они – высший класс! Теперь я тебе завидую. Раньше ты была плоской, как двенадцатилетний маль…
– Я поняла, – прорычала Мия.
Эш хихикнула и впилась зубами в ломоть хлеба. Мимо проходил еще один аколит с миской горячего бульона. Синие глаза. Темные волосы – короткие по бокам и с длинной челкой, чтобы прятать клеймо рабыни на щеке. Она помедлила, по-змеиному раскачиваясь, и подняла бровь, глядя на Мию.
– Ты не против, если я тут сяду, аколит?
Голос у нее был унылым и плоским, как каменная плита, но глаза выдавали недюжинный ум. Мия медленно жевала. Наконец пожала плечами и кивнула на соседний стул. Брюнетка сухо улыбнулась, быстро села и протянула руку.
– Карлотта, – представилась она все тем же безжизненным голосом. – Карлотта Вальди.
– Мия Корвере.
– Эшлин Ярнхайм.
Карлотта кивнула и понизила голос, чтобы не слышали другие аколиты, бродившие по залу.
– Шахид Аалея отвела тебя к ткачихе?
Мия кивнула. Девушка осмотрела ее с головы до пят. Она была стройной и накачанной. Ясные глаза были подчеркнуты толстыми черными стрелками сурьмы. Тонкие губы были накрашены черным. И хотя она пыталась скрыть это стрижкой, три пересекающихся круга, выжженных на щеке аркимическим путем, означали, что она образованная рабыня; возможно, ремесленница или книжница[67]. Мия не могла определить, из какого дома она сбежала. Но тот факт, что на ней по-прежнему было клеймо, доказывал, что
