Девчонка тогда посмотрела на нее внимательными черными глазами, в которых не было видно зрачков, и задумчиво спросила:
— Тебя когда-нибудь убивали?
Бивилка только рот открыла. Девчонка еще несколько вздохов смотрела на магичку так, словно собиралась что-то добавить, что-то такое же непонятное и странное — но тут рядом возник Тахар, кончиками пальцев провел по плечу подруги и тихо попросил:
— Аль, не надо.
Она скорчила рожицу и отвернулась, и больше в тот день не глядела на Бивилку.
А магичка поняла, что черноглазая девчонка всерьез ее пугает. Ведь не может обычный человек скучающим тоном задавать такие вопросы. Не может ортайская девушка носить мечи и отмывать окровавленные руки в тихом светлом ручье. Не бывает у девушек с картинно-красивыми лицами такого пронзительного и тревожного взгляда, от которого выворачиваются наизнанку мысли…
Было во всем этом нечто глубинно-зловещее. Как будто девчонка — ведьма из старых сказок, которая живет на свете многие сотни лет, похищая тела молодых дев, и выдать ее может только взгляд — слишком древний, мудрый и горький для юного существа.
Вот и теперь она смотрела на Бивилку своими жуткими черными глазами, и казалось, будто она видит, как в голове магички носятся обрывки мыслей.
Бивилка отвела взгляд, не закончив говорить о маголовах, вязницах и правильных поступках.
— Поехали, — сказала черноглазая своим друзьям, отвернулась, и магичке показалось, что она чем-то разочарована, — дедушка ждет.
Услышав уютное слово «дедушка», Бивилка снова возмутилась. Умалишенное существо с колдовским взглядом, которое носится по округе с двумя клинками и убивает без разбору все, в чем лишь почудится опасность, — такое существо не имеет права на дедушку, дом, бублики с медом, теплое одеяло и тому подобное. Так считала магичка. Домов и одеял нынче другим людям не хватает, куда более достойным — во всяком случае, не отнимавшим жизней почем зря. И то, что у черноглазой девчонки есть дом и дедушка, а у переезжих семей — нет, рассердило Бивилку.
Кивнув на прощанье обоим магам сразу, девчонка стукнула свою лошадку пятками, и та, высоко поднимая тонкие ноги, аккуратно обошла Шадека. Девушка смотрела на него искоса, с полуулыбкой. Следом, столь же небрежно кивнув, проехал эльф, так и не сказавший ни слова, и Шадек вдруг подумал, что было бы здорово, окажись этот парень немым.
Тахар, ехавший последним, придержал своего коня.
— В Мирах что-то зреет, — очень тихо сказал он Шадеку. — Магоны пропали, давно, мы уж почти позабыли, как они выглядят. А до того, как исчезнуть, они перестали нападать на чужаков.
Шадек вскинул брови. Чтобы магоны, эти уроды бешеные, не кидались на путешественников? Да быть такого не может!
— Они тянулись к порталам, — еще тише добавил Тахар. Смешно выпятил нижнюю губу, — словно знали, что через порталы можно выйти.
— Бред больной лошади, — вежливо усомнился Шадек. — А даже если нет — они не могли выйти без амулетов. Да и с амулетами не могли, потому что ни животные, ни магоны не могут…
— А теперь порталы желтеют. — Тахар кивнул эльфу, который, обернувшись нетерпеливо постукивал пальцами по бедру и корчил другу страшные рожи. — Бдыщевая матерь разберет, что там, но вы в Мошуке придержите детишек. Чтоб не совались в Миры. Хорошо? Шадек, ты слышишь?
— Слышу, — неохотно протянул тот. — Ну, спасибо, наверное, что рассказал. Придется теперь переться к порталу, проверять — но если он вправду желтый, так это же… Эй! — опомнился Шадек, когда Тахар уже проехал дальше. — Откуда ты знаешь, как меня зовут?
— Магия! — не поворачивая головы, ответил тот и махнул на прощанье рукой.
* * *Несколько лет назад вербяной поселок, возрожденный новым наместником, стал гордостью Мошука, а плетеные корзины, люльки, верши возили аж в Гижук и Меравию. Поселок разрастался, потихоньку превращаясь в еще один городок, появлялись у него собственные огородики, лавки, небольшая кузница. Три года назад даже призорец-вербянник завелся — это было удивительно для края, где призорцы все чаще теряли силы от людского неверия и уходили в Даэли, к дриадам, которые жалели и привечали любых существ, даже вредоносных.
Вербянник походил на оплетенную лозой корягу высотой по пояс человеку и передвигался на четырех ногах-корешках. Руки у него были длинные, тоже сплетенные из лозы, и заканчивались тремя пальцами-отростками. Лицо — большеносое, крутобровое, будто выложенное непослушными детскими руками из кусков коры и веток. Звался вербянник Охрипом и попервости пугал людей до икоты. Однако со временем к нему привыкли и взрослые, и детишки — последние даже полюбили призорца, потому как тот охотно с ними возился. Дело свое Охрип знал, вербяные поля держал в чистоте и порядке — при нем не то что мавки-визгляки перестали заводиться в зарослях, а даже тля стеснялась портить листья.
С наступлением суши дела в вербяном хозяйстве пошли на спад — Идорису стало не до корзин. Однако призорец почти не покидал свой поселок, потому теперь, увидев Охрипа перед восточными воротами, Бивилка и Шадек удивились. И еще больше удивились тому, как он разорался, увидев магов.
— Тролли! — голосил Охрип, потрясая длинными косами рук. — Средь дня белого! Тролли! Без присмотру!
— Где тролли? — Шадек спрыгнул с коня и направился к воротам, но Охрип ловко проскочил мимо него и забарабанил в створку:
— Отворяйте, бездельники сонные! Явилися наши драгоценные, не припылилися! Вовсе совести нетушки ни у когошеньки!
— Перестань голосить, — велела Бивилка, — и толком скажи, что случилось.
Но вместо призорца
