Два дедушки Марка Ковальски не ушли в глубь штата. Они остались на берегу, собирая осколки ушедшей в небытие жизни и строя новое жилье из чего придется. Чуть позже, в процессе сбора и строительства, дедушки решили облегчить себе труд. С помощью таких же, как и они сами, молодых, голодных и злых.
Дед Ян стал гражданином в первом поколении, приехав из захолустья рядом с Вильно. Дед Боб происходил от переселенцев Великого трека. Встретились они в день Волны и дальше по жизни шли рядом, бок о бок. Родных у обоих не осталось, желание жить оказалось сильнее любого другого, а злости, хитрости и ярости с избытком хватило бы еще на десятерых.
Эпидемии, голод, озлобленность. Человек вставал против человека, брат готовился перегрызть горло брату. Два совсем молодых парня, не входивших в состав банд чиканос, не гонявших в гангах мотоциклистов, смогли пройти через это.
В двадцать оба стояли во главе «Бешеных псов», крохотной армии злобных парней и девчонок. Среди руин одного из величайших городов мертвой планеты, на полях, полных костей и праха, Ян и Боб строили империю. Огромную империю, безумно крохотную для павших стран. Но и для этого куска умирающих земель стоило сделать многое.
Они проливали кровь, как воду, как проливали ее раньше, не думая, сколько угодно. Они проливали ее за чистую воду, драгоценную, как когда-то первые самородки на этой проклятой Господом Богом земле. Они щедро оросили алым землю, черную, еще готовую рожать, несмотря на пламя небесного гнева и семена дьявола, рассыпавшиеся по ней из щедро распахнувшихся Врат Ада.
Бойня, пришедшая сразу за гневом Господним, не обошла стороной крохотную империю дедушек Марка Ковальски. Одним спокойным весенним днем, спокойным и тихим, Бойня снесла ворота patio деда Яна, где тогда жили родители будущего командора. Самого деда и большей части его отряда в patio, больше похожем на крепость, не оказалось. Дед ушел усмирять бунтующие нищие кварталы, отказавшиеся платить положенное.
Ворота, толстые, из хорошей стали, прогнулись. Хрустнули, пуская трещину. Невозможную, нереальную, но самую настоящую. В распустившемся лепестками проеме, желтея на солнце, возник короткий и толстый рог. За воротами заревело. С барбакана ударил пулемет, запоздало, глупо и бесполезно. За стенами взревело еще раз, рог пропал, чтобы обнаружиться чуть позже.
Барбакан застонал, сминаемый снизу. Дико закричал проспавший все возможное пулеметчик. «Браунинг», только что рокотавший и поливающий снарядами, захлебнулся и смолк. Башни по краям стены вступили в бой.
Марк плохо помнил дальнейшее. Помнил, как отец потащил его и маму к подвалу. Но не успел.
Рог ударил в ворота еще раз. Громкий треск, смешавшись с лязгом, перекрыл грохот пулеметов. Рог нырнул обратно, но тут же вернулся. Вместе с хозяином. Огромная туша, ничем не напоминающая мирно жующего траву белого носорога из давно погибшего зоопарка, ринулась внутрь. Изжелта-бледная, раздутая от валунов мышц, судорожно сжимающихся под шкурой. С утолщенными наплывами кожи по всей длине мощного тела. Слепое, втягивающее воздух вывернутыми ноздрями существо. Тварь, явившаяся из Преисподней.
Отец, развернувшись, вскинул дробовик. Сидящая на спине твари крохотная женщина, одетая только в скальпы, вскинула палку-вампум. Воздух заискрился, запахло острым, по дворику, шурша и плюясь от злобы, расползлись раскаленные добела змеи.
Защитники патио, оказавшиеся на земле, не смогли ничего. Падали, вспыхивая ярко и жарко, падали, молотя руками и ногами, с лопнувшими глазами и вывалившимися из почерневших провалов ртов языками. Электричество бушевало недолго, сделав свое дело.
Марк, заброшенный мамой на козырек из обожженной красной черепицы, смотрел вниз. На ее белое-белое лицо, покрывшееся черными пятнами ожогов, на дымящиеся остатки волос, на уцелевшую кожу на самых кончиках пальцев. Смотрел и молчал.
Кроху, повелительницу молний, оседлавшую страшилище, закрыли со всех сторон высокие серо-голубые твари. Гладкая кожа с ветвящимися сосудами, черные огромные глаза, предплечья, ощетинившиеся мириадами иголок.
Марк, сидящий на ребристой крыше козырька, лег, вжимаясь в нагретую солнцем обожженную глину.
Его первой женщиной оказалась старая портовая шлюха Мередит. Мередит Вислая Жопа. Мередит, в свои двадцать семь выглядящая на сорок с небольшим. Мередит с обильной коркой апельсина на жирных ляжках с синяками. Мередит, мать пятерых детей от неизвестных отцов.
Марк, накачавшийся ячменного самогона с севера, плевать хотел на кислый запах и волосы, жидкие и тонкие, росшие от ее крестца вверх. Стать мужчиной хотелось сильнее. Но не получалось. Он смотрел то на сетку проступивших вен под кожей дряблых ягодиц, то на поникшего и жалкого собственного дружка. Пьяно качался, пытался залезть пальцами в щель красной вывернутой ракушки, но результата не было.
Когда она решила… помочь, крепко схватив чуть встрепенувшегося и начавшего твердеть червяка, потянулась раззявленным ртом, Марк не выдержал. Его согнуло пополам и вывернуло наизнанку. Прямо на висевшие вниз сосками растянутые мешочки грудей. Мередит пьяно захохотала и пошла к остальным muchachos, наплевав на отсутствие одежды и издалека рассказывая о его неудаче. Он догнал ее в два прыжка. Крепко взял сзади за шею, вцепился побелевшими пальцами, ощущая стук крови в ушах, пылая лицом. Жар накатывал, становился сильнее. И сжег Мередит. Всю, до головешки.
Когда Марк пришел в себя, мир вокруг несколько изменился. Мир оказался полон жителей портовых трущоб, оравших, спорящих и плюющих в его сторону. Сам Марк, привязанный к столбу, стоял на куче деревянных обломков старой мебели. И, как он понял сразу же, вопрос решался непростой: сжечь его сразу или все-таки позвать инквизиторов.
На счастье Ковальски, инквизиторы появились сами. Привлеченные сообщениями патруля о беспорядках среди самой мерзкой части населения. Хотя поначалу Марк понял, что бояться чего-то больше, чем костра, он научился за несколько ударов сердца.
Священники, в своих серых длинных плащах, в глухих полотняных масках, полностью закрывающих лица Младших братьев, плевать хотели на крики и требования. Непоколебимо и уверенно, разрезая толпу орущих знакомцев Марка, они двигались к нему. Идущий первым командор, единственный не скрывавший лица, сверкал крестами наплечников. Он даже сейчас, несмотря на страх, показался Марку Ковальски чертовски крутым muchacho, в стально-голубом плаще поверх кожаного жилета и прочих штук, испещренных узорами и начищенными металлическими вставками.
Чертов засранец Пако, всегда косившийся на Марка, выскочил прямо на пути командора, зашепелявил, размахивал руками. Отсюда виднелась слюна, так и летевшая изо рта паршивца. Командор не обратил на него никакого внимания. Обратил один из Младших братьев, немедленно оказавшись перед крутым красавцем. Он просто снес Пако в сторону. Народ тут же заткнулся, уловив весьма красноречивые движения остальных ребят в сером, взявших наперевес толстенных «пастырей» с блоком-барабаном для зарядов.
Командор остановился напротив Марка. Что он видел? Марк не знал. Юнец, высокий для своего возраста, тощий, но хотя бы
