Плотный туман накрыл маленькую кучку скорбящих, стоящих вокруг свежей могилы мисс Катерины Эддоуз, мертвое тело которой я осматривала на месте последнего двойного убийства; мгла окутала их, как одеялом, защищая от холодного дня.
Зима уже кусала осень за пятки, напоминая более мягкому времени года, что скоро придет сюда.
В знак уважения к покойнице я надела подобающее платье вместо костюма для верховой езды и бриджей, которые в последнее время обычно предпочитала носить. Мое простое черное платье поразительно напоминало то, которое было на мне в ночь убийства мисс Энни Чапмен. Я надеялась, что это не послужит предзнаменованием еще худших событий в будущем.
Я чувствовала странную связь с Катериной, возможно, потому что стояла тогда на коленях над ее телом и осматривала место, где ее нашли.
В газетах ее описывали как общительную женщину, когда она бывала трезвой, готовую спеть для любого, кто ее об этом попросит. В ту ночь, когда ее убили, она была пьяна, валялась на улице, а потом ее задержала полиция после часу ночи.
Потрошитель нашел ее вскоре после этого и навсегда оборвал ее песни.
Дядя остался у себя в лаборатории, беседуя с детективами о второй жертве той кровавой ночи. Он послал Томаса и меня в своем экипаже выведать все, что удастся, у тех, кто придет на похороны. Он верил, что убийца часто приходит на место своего преступления или участвует в расследовании, но, как и большинство его идей, это невозможно было доказать. Детективы-инспекторы недолго убеждали дядю в том, что его опыт крайне важен для расследования данного дела. Высшему руководству Скотленд-Ярда стоило лишь немного польстить самолюбию дяди, чтобы залечить его уязвленную гордость.
Я не могла удержаться, чтобы тайком не бросать взгляды на Томаса, гадая, не стоит ли рядом со мной то самое чудовище, на которое я охочусь. Хотя его рассказ о смерти матери и поспешной повторной женитьбе отца растрогал меня, но, может быть, это входило в его намерения. А пока надо следить за ним, но вести себя так, будто отношения между нами наладились.
Томас держал над нами зонтик и внимательно наблюдал за всеми собравшимися. Скорбящих было не так много, если честно, но никто не вызывал ни малейших подозрений – кроме одного бородатого мужчины, которые иногда через плечо поглядывал на нас. Что-то в его внешности меня настораживало.
– Прах есть, и вернешься в прах, – цитировал священник из Книги Бытия, воздевая руки к небу, – да упокоится твоя душа и да пребудет с миром, хоть и не мирно ты нас покинула, возлюбленная сестра.
Горстка скорбящих пробормотала хором «аминь», потом все разошлись. Унылая погода сдерживала их скорбь и делала молитвы по покойнице короткими. Через несколько минут небеса разверзлись и полил сильный дождь, заставив держащего зонтик Томаса придвинуться чуть ближе ко мне.
Или, может быть, он просто воспользовался этим предлогом. Он все время вертелся вокруг меня, словно я была солнцем в его вселенной, вращался вокруг с тех самых пор, как позволил мне проникнуть за один из его многочисленных эмоциональных барьеров. Надо будет потом поразмыслить над этим.
Я подошла к самодельному надгробию, опустилась на колени и провела кончиками пальцев в перчатке по грубому деревянному кресту. На меня нахлынула волна печали по женщине, которой я даже не знала. Лондон объединил усилия, чтобы обеспечить ей должное погребение и могилу. По-видимому, люди всегда готовы дать человеку после смерти то, в чем отказывали при жизни.
– Одри Роуз, – Томас прочистил горло. Я взглянула вверх и заметила бородача, который стоял в нескольких шагах от могилы и, казалось, колебался – подойти к нам или раствориться в сером утреннем тумане. Не в силах отделаться от ощущения, что он хочет сообщить нам нечто важное, я сделала знак Томасу следовать за мной.
– Если он не подходит к нам, – бросила я ему через плечо, – мы сами к нему подойдем. – Я остановилась перед ним, протягивая руку. – Доброе утро. Меня зовут…
– Мисс Одри Роуз Уодсворт. Дочь Малины и… как его имя? – спросил он, обращаясь к кому-то невидимому слева от него. Мы с Томасом обменялись озадаченными взглядами.
Он явно не в себе, если разговаривает с воздухом. Но он знал имя моей матери, и это меня нервировало. Он кивнул кому-то, кого мы не видели.
– Ах, да. Дочь Малины и Эдмунда. Ваша мать говорит, что вы можете взять то украшение, с фотографии. Медальон в форме сердца, по-моему. Да, да, – проговорил он, снова кивая головой. – Правильно. Тот, которым вы любовались в кабинете вашего отца. Он теперь служит в качестве закладки.
Он помолчал, глядя куда-то прищуренными глазами. Мое сердце чуть не выскочило из груди. Томас схватил меня за руку и поддержал, так как я покачнулась. Откуда этот человек может знать такие вещи? Воспоминание о том, как я прокралась в кабинет отца и смотрела на мамину фотографию, затмило все остальные чувства.
Я когда-то любовалась этим медальоном, гадала, где он спрятан…
Никто об этом не знал. Я и сама едва об этом вспомнила. Я сделала нетвердый шаг назад, испуганная и все еще подозревающая, что это какой-то обман. Какие-то манипуляции иллюзиониста с реальностью. Я читала в газетах о шарлатанах и мошенниках. О бессовестных обманщиках, зарабатывающих на том, что они показывали публике то, во что ей хотелось верить. Они как-то играли с зеркалами и дымом, но я ничего подобного не потерплю.
– Откуда вы знаете о таких вещах? – потребовала я ответа, взяв себя в руки.
Успокаивая свое все еще стремительно бьющееся сердце, я стремилась применить логику к этой ситуации. Этот человек – наверняка искусный лжец; он провел какое-то расследование, потом кое о чем догадался, будучи человеком образованным, и, в сущности, использовал тот же принцип, что и Томас, когда делал очевидные выводы.
Медальоны в форме сердца были популярны, их имели практически все женщины в Лондоне. Это была логичная догадка, ничего более. Насколько я знала, этот медальон покоится в какой-нибудь запретной шкатулке для украшений, а не служит дорогой закладкой.
Меня бы не удивило, если бы он работал на какую– нибудь жалкую газетенку. Возможно, мистер Дойл послал его шпионить за нами, стремясь собрать материал для еще одной публикации.
– Полегче, Уодсворт, – произнес Томас тихо, чтобы слышала только я. – Если вы еще чуть сильнее затрясетесь, то можете взлететь, погубив нас при этом. Хоть я и не боюсь смерти, через какое-то время нам может там немного надоесть. Все это божественное пение вскоре нас утомит, вы согласны со мной?
Я сделала медленный спокойный вдох. Он прав. Положение не станет лучше от моего волнения. Я дала себе
