– Да, он дал, – ответила я. – Вот только я их не взяла.
Перевод с общего счета семьи Финниган действительно был мной заблокирован и через сутки вернулся обратно. Не буду скрывать – я та еще дрянь, но бывают вещи, в которых нужна кристальная честность. Например, в семейных отношениях с хорошим человеком. Я ведь с самого начала просто хотела подпалить хвост папаше Финнигану, вот и все.
– Вот и отлично, – улыбнулся Макс. Напряжение прошедших минут окончательно покинуло его. – Пойдем отсюда.
Я не знала, радоваться мне сейчас или плакать.
– Анетт! Анетт!
Парень, стоявший возле ворот, вопил так, что его было слышно в доме. Бал закончился каких-то два часа назад, все спали крепким сном и не сильно обрадовались появлению незнакомца.
Сквозь сон я слышала, как Макс говорит с отцом по телефону. Со мной он был мягким и доброжелательным, и, когда я в подробностях рассказала о том, как папаша Финниган пытался взять меня на зарплату, выслушал все с благодарной улыбкой. А вот в беседе с отцом не церемонился. Я и предположить не могла, что тюфяк Макс знает настолько забористую брань и умеет использовать ее к месту.
– То есть ты считаешь, что я такое дерьмо, которое даже полюбить нельзя? – поинтересовался Макс и прибавил еще пару выразительных слов. – Что мне нужно покупать жену?
Пауза. Он стоял в ванной комнате, я лежала в кровати, уткнувшись лицом в одеяло, и старательно делала вид, что сплю.
– Нет, это ты послушай! Не смей лезть в нашу жизнь. Ни в мою, ни в ее. Вот просто не смей… – Он замолчал, видимо выслушивая слова отца, а затем сухо добавил: – Пусть. Я умею держать себя в руках, это раз. И я верю своей жене, это два. Она сделала свой выбор и без денег.
На душе кошки скребли. Макс решил, что говорит слишком громко, и прикрыл дверь. Теперь я слышала только невнятное «бу-бу-бу» и сама не заметила, как уснула по-настоящему. За окнами к тому времени уже маячил серый рассвет, съемки должны были начаться во второй половине дня, так что можно выспаться.
И вот пожаловал крикун.
Открыв глаза, я увидела, что Макс уже успел уйти. Пришлось одеваться и отправляться к воротам. Не сидится же людям дома. Сами не спят и другим не дают.
Возле входных дверей я обнаружила стайку участниц, окружавших Анетт. Весь наряд девицы составляла ночная сорочка, и Анетт переминалась с ноги на ногу, пребывая в самых что ни на есть растрепанных чувствах. Милли держала ее за руку, и было ясно, что юная Дварксон оказывает ей определенную поддержку.
– Что случилось-то? – спросила я, зевая и почесывая правый глаз.
Мой вопрос стал катализатором: Анетт прижала руки к груди и зарыдала:
– Нет! Нет! Я не пойду!
Чуть поодаль дежурный оператор уже приник к камере – почувствовал, что происходят события, от которых рейтинг снова устремится вверх. Милли решительно закивала.
– Правильно, Анетт! Правильно. Не хочешь – не ходи.
– Ну что значит «правильно»? Какое «правильно»? – возмущенно заголосили девицы. – Это же любовь! Он влюблен по уши!
И почти у всех лица сразу же обрели сладкое и мечтательное выражение. Зато Анетт тотчас же разрыдалась еще горше. Это была вполне пристойная игра на камеру. Вроде бы девушка хочет все бросить и побежать к крикуну и вроде бы желает остаться, потому что борьба за сердце Эдварда Финнигана в самом разгаре.
– Да он ей изменял! – воскликнула Милли. Вот она-то как раз и не играла и искренне возмущалась томными восторгами участниц. – Анетт, ты ведь рассказывала. И изменял, и не работал. Это сейчас он увидел куколку на экране, и она сразу же понадобилась. А раньше и думать не хотел.
– Да, – всхлипнула Анетт. – Я из-за него и пошла на кастинг… Думала, вот пусть увидит! А так… – Она шмыгнула носом. – Изменял, да. И работать не хотел, я одна все везла.
– Ну не бил же! – парировала Юлия. – И вообще… пойдемте хоть посмотрим. Что мы тут-то топчемся?
Крикуна звали Фред, и, судя по состоянию его одежды и обуви, он пришел сюда из столицы пешком. Взлохмаченный и неухоженный, он производил неприятное, скользкое впечатление. Посмотрев на него, я признала правоту Милли. Фред притащился сюда только потому, что увидел на экране красавицу и захотел вновь обладать ею. Никакой любовью тут и не пахло, просто задетое самолюбие.
Охранник равнодушно сидел в своей будочке и, иногда отрываясь от кроссворда в журнале, смотрел на Фреда и хмыкал. Он ничего не делал – видимо, ему отдали приказ никак не задевать крикуна, сотрясающего решетку.
– Анетт! – завопил парень во всю глотку, увидев свою бывшую подругу. – Анетт, это я!
Анетт на мгновение остановилась, одарив Фреда равнодушным взглядом королевы, а затем тряхнула головой так, что волосы рассыпались по плечам красивыми волнами, и спросила:
– Ну и что ты тут делаешь?
Количеству льда в голосе Анетт позавидовали бы полярные ледники. Физиономия Фреда сразу же стала такой жалкой, словно он прекрасно осознавал собственное ничтожество и все сделанные ошибки.
– Анетт! – простонал он. – О господи, это и правда ты!
Лицо девушки обрело скучающее выражение. Похоже, она уже не в первый раз видела такое шоу, и оно ее не впечатлило. А вот прочие участницы отбора были поражены и, похоже, искренне сочувствовали Фреду, которого отвергла ледяная красавица.
– Так что притащился-то? – усмехнулась Анетт. – Денег нет? Не нашел дуру, у которой можно на горбу кататься?
– Я не катался! – воскликнул Фред. – Ты же знаешь, я пробовал пробиться. Я, что ли, виноват, что сейчас стихи не печатают?
Мы подошли поближе, и я поинтересовалась:
– А разве нельзя найти какую-то работу во время ожидания публикации?
Фред презрительно посмотрел на меня, всем своим видом говоря: ты дура, которая ничего не смыслит в поэзии.
– Работу? А как же творчество? – процедил он. – Как же моя душа? Я живу только стихами и для стихов, а Анетт – мое вдохновение, моя муза, моя страсть! Она ушла – и ничего не стало. А нам было очень хорошо вместе.
Ну конечно. Я никогда не слышала, чтоб мужчина настолько откровенно считал женщину живым кошельком. Разумеется, Анетт ушла, и ничего не стало: ни возможности графоманить, ни безделья, ни жизни за чужой счет.
Беда в том, что таких любят и жалеют, а Макса считают дураком и тряпкой.
– И чего ты хочешь? – спросила Анетт с тем усталым равнодушием, которое почему-то очень порадовало меня.
Фред вынул из кармана измятую бумагу, подозрительно похожую на туалетную.
– Вот, послушай. Написал два дня назад, – сказал он.
Как лист увядший падает на душуДень сентября, бесцветная тоска.Среди морей придуманная сушаНе приютит.Так первая строкаБез продолженья делается глуше.Так без твоей руки моя рукаНавеки одинока. Я задушенМолчанием. Несет за облакаМои сонеты…Если лето былоИ не иссякли жизненные силы,Дай мне ответ, туманный горизонт,На те вопросы, что плывут по ветруВ далекий край на грани тьмы и света,Где станет явью мой забытый сон.Фред декламировал очень хорошо – настолько, что, когда он закончил чтение, кто-то из девушек уже шмыгал носом и утирал слезы. Я посмотрела
