Оно и верно: классиков не переплюнешь, а всех графоманов не прокормишь.
– Мне тут из «Ярмарки тщеславия» написали, – вдруг сказала Анетт и поежилась: утро было прохладным. – Предлагают ежемесячную колонку вести. Тысяча лир.
Лицо Фреда даже не дрогнуло, он явно умел владеть собой. Только глаза потемнели: видно, уже предвкушал возвращение с богатым и знаменитым трофеем.
– Едем домой, Анетт, – произнес он.
Я заметила, что оператор за камерой скептически поднял бровь: мол, неужели согласится?
Это было бы знатной пощечиной Эдварду. Порой его отвергали, не без этого, но чтобы променяли на поэта-неудачника?
– Да пошел ты к дьяволу, Фред! – буквально выплюнула Анетт. – Чтоб я тебя больше не видела, понял?
И, развернувшись, она быстрым шагом направилась в сторону особняка, не оборачиваясь. Милли пошла за Анетт.
– Подожди! – крикнула Юлия вслед. – Ну что ж ты за баба-то такая! Видишь, как человек убивается!
Анетт только рукой махнула. Фред снова дернул решетку, и я сказала охраннику:
– Еще раз дернет – пускайте ток.
– Так точно, фра Финниган, – ответил охранник и, отложив кроссворды, опустил руку на пульт управления.
«Я думаю, что Амели – курица, хоть и строит из себя королеву. Что у нее есть, кроме ногтей? А в башке ветер гуляет».
Это был вброс от одного из наших ботов, на который с удовольствием клюнула половина участниц группы. Дальнейшая беседа была насыщена резкой руганью и удачным троллингом. За сутки в группе прибавилось семнадцать тысяч участников. Я равнодушно скользнула взглядом по данным статистики и подумала, что так и выглядит успех. Людей интересует такая ерунда, что становится жутко.
Макс отправился в столицу сразу после завтрака. Возле ворот уже ожидал знакомый внедорожник, и, глядя, как шофер что-то настраивает на приборной панели, я чувствовала тревогу.
– Все будет хорошо. – Макс обнял меня и быстро поцеловал. – Надеюсь, что уже завтра вечером вернусь. Хочу лично поговорить с отцом. Мне кажется, грядут не самые лучшие перемены.
Я понимающе кивнула. Вот только мне было ясно, что Макс отправляется вовсе не к отцу. Они уже успели очень мило побеседовать по телефону. Кажется, я даже понимала, к кому он собрался.
– Я хочу поехать с тобой, – сказала я.
Макс мягко улыбнулся и легонько стукнул меня пальцем по кончику носа.
– Нет, – ответил он, безжалостно обрубая все попытки спорить с ним. Так действительно говорят драконы: ты слушаешь и не сопротивляешься. – Лучше останься здесь, ты нужна на проекте.
Я вновь кивнула, соглашаясь. Только вот вряд ли из меня выйдет покорная супруга: я всегда буду делать вид, что смирилась, а затем начну играть по своим правилам.
– Привези пару бутылок вишневой газировки, – попросила я. – Что-то соскучилась по ней.
Макс расплылся в улыбке, снова став тем добряком, которого я, признаться, уже стала забывать.
– Привезу два ящика, – ответил он и, еще раз поцеловав меня на прощанье, направился к машине.
Я помахала рукой. Улыбнулась. Когда машина скрылась из виду, я неторопливо направилась в сторону дома и, вынув из кармана смартфон, набрала «Белль, маникюр».
Папаша Финниган меня непременно убьет.
– У меня три минуты, – сказал Кристиан без приветствий. – Через четверть часа голосуют о недоверии Хвозняковски.
Я остановилась. Закрыла глаза. Макс и Эдвард были правы – президент в итоге столкнулся с импичментом. А Кристиан подготовил все, чтоб в нужный момент оказаться в нужном месте. К нам действительно пришел новый Сальцхофф, настолько быстро и решительно, что никто ничего не успел предпринять.
– Инга? – окликнул Кристиан. Его голос обрел тревожные нотки.
– К тебе едет Макс, – негромко промолвила я. – Я не знаю, что он задумал, но…
Кристиан вздохнул.
– Знаю, он позвонил утром. Ничего я ему не сделаю, не бойся. Просто посидим в людном месте за рюмкой, – ответил он и сварливо добавил: – Лучше бы ты так за меня волновалась.
– Хочешь занять трон? – уточнила я.
Кристиан усмехнулся.
– Посмотрим. Как пойдет.
– Не трогай Макса, – попросила я, прекрасно понимая, что Кристиан все равно сделает только то, что считает нужным.
Смартфон разразился шумом помех, а потом Кристиан ответил:
– Мне пора. Не волнуйся, не трону.
И разговор оборвался.
Некоторое время я стояла на дорожке, ведущей к особняку, и не могла понять, где нахожусь. Вот из дома выходят операторы – сегодняшние съемки будут в саду, вот Куллинан угрюмо смотрит из окна, потягивая кофе, щедро разбавленный коньяком, вот Анетт со следами недавних слез стоит на крыльце… Все как всегда.
Я открыла вкладку с новостями.
«Похоже, это единственный случай в мировой истории, когда президент досрочно прекратит исполнение своих обязанностей…»
«В эту минуту начинается голосование о выражении недоверия народа Микошу Хвозняковски…»
«Импичмент – наглядный пример того, какое влияние на деятельность политика оказывают черты его характера…»
«Полное отсутствие моральных и нравственных ориентиров…»
Дальше я читать не стала. Уже не имело значения, в чем именно провинился Хвозняковски, – наверное, ни в чем. Просто некие силы решили дать ему пинка под зад и поставить на его место Кристиана Семеониди. Благотворителя, крайне порядочного и высоконравственного человека из известной семьи.
Я зашла в сад и села на скамью. Жизнь менялась – а мы тут снимали какое-то дурацкое шоу, результат которого был известен еще до его начала. Кристиан, должно быть, пойдет самовыдвиженцем… Впервые за очень долгое время мне сделалось по-настоящему жутко. Мир уходил из-под ног.
Из-за аккуратно подстриженных кустов появился Эдвард – увидел меня и на мгновение замер, не зная, что ему делать: то ли уйти, то ли остаться. Интересно, знает ли он о том, что вчера тут был Кристиан? Что они почти сцепились с Максом не на жизнь, а на смерть?
Как сказала бы Юлия, нечего дурью маяться – президентшей станешь. У нее вообще был очень трезвый подход к жизни.
Эдвард все-таки подошел. Сел на край скамьи. На фоне цветов и листвы его лицо казалось лицом античного героя. И этот герой был потрясен и растерян, он сейчас стал таким, какими никогда не бывают герои.
– Президента отправляют в отставку, – негромко сказал он.
Я кивнула.
– Да, видела в новостях. Похоже, начинаются тяжелые времена.
Черты лица Эдварда вдруг стали тяжелыми и грубыми, словно высеченными из камня. Я с ужасом подумала, что сейчас могу увидеть его слезы.
– Отец давно об этом говорил, – произнес он. – Но шоу мы доснять успеем. Сколько там осталось?
Я прокрутила в памяти сценарий и ответила:
– Месяц.
Эдвард понимающе кивнул головой.
– Успеем…
Я почувствовала, что он боится, что чуть ли не впервые в жизни ему по-настоящему страшно. Шутки закончились. Игры закончились. У подножия драконьих башен собирались толпы с факелами.
– Нам сейчас все припомнят. Семеониди придет к власти, и… – Эдвард развел руками. – И все. Нас будут уничтожать только потому, что мы драконы.
Я кивнула. Вспомнилось, как святой Хорхо не щадил ни женщин, ни детей, ни стариков. Но тогда мир был совсем другим, сейчас все изменилось.
– Никто не будет вас уничтожать, не выдумывай, – вдруг рассердилась я. Драконы были монстрами, но это не значит, что все остальные – тоже чудовища. – Сейчас не те времена, в какие жил Хорхо. Даже не те,
