Разрешение дали, взлёт прошёл хорошо, и я стал уходить в сторону. Обычно тут над полем на окраине Москвы лётчики и набирают высоту. Я особо не торопился, и за десять минут смог подняться на девять тысяч, а надо сказать это уже был потолок этой машины, однако я продолжил поднимать её. Полковник за спиной, изредка спрашивал высоту, на двенадцати тысячах тот приказал продолжить подъём. Тридцать тысяч, четырнадцать, дальше даже мне было тяжело на этой машины, на «Миге» я бы и выше поднялся. Тут я заметил, что полковник подозрительно молчит, пару раз позвал его, я, но ответа не получил. Расстегнув ремни, я перегнулся и потряс того за плечо. Комдив что-то забормотал, ясно было видно, что тот в полубессознательном состоянии. Поэтому я стал экстренно спускать машину. На десяти тысячах тот пришёл в себя, уже нормально стал говорить. Что-то тот действительно заметно сомлел. Мы ещё немного погоняли самолёт, снова поднимаясь на высоту, но в этот раз на двенадцать километров, и стали спускаться. Да, я сканером обнаружил почему тот сознание потерял, у него шланг воздух травил, перетёрся на сгибе, вот и не хватило ему. А вот и полоса. Зашёл я красиво, и не менее красиво сел, быть идеальным, так быть идеальным во всём. Докатившись до конца полосы, где ждал экипаж этой машины и механики, я заглушил двигатели и докатился на них, используя остаточную скорость. Ну вот и всё. Чуть в стороне стояло несколько легковых машин, они подъехали, из салонов вышли люди, и не обращая на нас внимания стали осматривать самолёт. Работали со знанием дела, но были в гражданской одежде.
— Из конструкторского бюро Петлякова, — пояснил на мой вопросительный взгляд, выбравшийся наружу комдив. — Кстати, на какую высоту мы поднялись?
— Четырнадцать сто. Дальше пришлось экстренно снижаться, когда вы сознание потеряли. Но думаю больше я не поднялся бы. На «Миге» смогу, а этот тяжёлый для этого.
— Но это невозможно, — сказал один из гражданских, что слушал нас, пока мы у самолёта раздевались, снимая комбинезоны, а комдив ещё и унты. — Не-воз-мож-но!
— По крайней мере мы выяснили что тут дело не в машинах, — сказал комдив, и кивнул на меня. — Вот он это невозможное совершает. А сейчас самолёт заправить и отправить в небо, проверим на какую высоту поднимет его собственный экипаж. А Крайнова к врачам, пусть хоть вытряхнут его, но скажут, что с ним не так и в чём тут дело. Что-то же должно быть?
Ночью меня сдёрнули с койки. Тревога, немцы летят. Я тут же стал суматошно одеваться, и когда закончил, следом за остальными выбежав из здания общежития, вскочил в отъезжающую «полуторку». На подножках все места были заняты, меня в кузов затащили, благо задний борт был открыт. А водитель погнал машину в сторону стоянок, где механики уже ожидали лётчиков. Вчера день всё же тяжёл был, и не полёт, а встреча с так называемыми коллегами-врачами сказывалась. Убил бы гадов, да не поймут. В общем, до вечера измывались, меня даже рентгеном просветили, дважды пытались, но я не дался, и ничего не нашли, сказали, что здоровье идеальное, даже нога более-менее. Правда кость хрупковата. Я всё же смог амулетом подправить снимок и были видны повреждения кости, чего на самом деле уже не было. А то раскрыли бы. Ладно отбился, да вот отдохнуть не дали. Всего пять часов проспал. Как от медиков пришёл, это часов в восемь было, похватал поздний завтрак, мне оставили, и сразу спать. А в час ночи разбудили.
На стоянке уже Иванов был, его голос не спутаешь, команды отдавал. Снова налёт, немцы шли общей группой. Высотники и просто бомбардировщики. Распределил тот роли так, те берут основную группу бомбардировщиков, благо высота позволяет, десять тысяч метров. Выше те подняться не могут, это их потолок, а я работаю как всегда по высотникам. Первыми поднимаются две эскадрильи, третья в ожидании, и поднимается в воздух чуть позже. Мы разбежались по машинам, и стали выкатывать аппараты на взлётную полосу. Я взлетел после первой эскадрильи перед второй. Поднимаясь на высоту, не кругами, летел в сторону немцев и шёл упорно в верх, держась от звеньев других машин подальше. Кроме нас то тут, то там также были видны наши истребители. От города, перекрытого аэростатами заграждения, мы держались подальше. И вот так поднимаясь я размышлял. Вчерашний мой экспромт в кабинете комкора пока остался без последствий, служу, летаю, но как говорится ещё не вечер, всяко может быть. Как говорят в Советском Союзе, неприкасаемых не бывает. Так что рано или поздно за эту историю мне ещё попадёт. Пока не знаю как, но отыграются. Сейчас может и не тронут, понимают мою ценность, но никто не помешает это сделать, когда я уже не буду нужен, то есть, после войны. Пусть попробуют.
Вот такие мысли и крутились у меня в голове, когда я поднялся до тринадцати тысяч и продолжал набирать высоту. Маски на лице не было, потом спущу воздух из баллонов, а так она только мешает, амулет справляется с этой работой лучше. А вот и немцы, три группы по десять бомбардировщиков «Хейнкель-111» в модификации высотников, но больше чем на десять тысяч те не поднимаются. А выше и чуть в стороне летело восемь «Юнкрс-86», а в сторонке, заметно отстав, два разведчика следовали, той же модели. Все высотники шли на четырнадцати километрах. Думаю, разведчиков отправили чтобы отследить, если вдруг нападения на них последуют, и зафиксировать это. То есть, если нападут на ту восьмёрку. Думаю, будут делать снимки специальной фотоплёнкой для ночной съёмки. В этот раз никого отпускать я не собирался, высотники вернутся не должны, и сейчас ночь, это не днём, когда с «мессерами» дерёшься. Приходилось магию использовать по немцам, в которых
