По подвесному мосту между сушей и островком с мысом, на котором располагался замок, можно было перенести только самые легкие вещи. Поэтому для переноски мебели и тяжелых сундуков через провал, внизу которого бесновались волны, сюда был доставлен подъемный кран.
Местные жители порой искоса поглядывали на эту закутанную в несовременный наряд одинокую смуглую женщину, которая задумчиво смотрела на неприветливое и определенно чуждое ей северное море. Если же кто-то из них имел смелость поинтересоваться ее историей, Энамон и Актаму повторяли им сказку о том, что она родом из эфиопской королевской семьи и что ей просто захотелось какое-то время пожить вдали от изнурительной жары ее родины.
Впрочем, все это не имело значения.
Она жила во многих местах, разбросанных по всему земному шару, и таких мест было слишком много, чтобы какое-то из них можно было бы назвать ее домом. Это была целая сеть замков и поместий, управляемых смертными, которые приняли своего рода клятву верности ей, основанной на любви к ней и обожании. Со многими из них она познакомилась так же, как с Брогдонами: через предложение службы финансового спасения. Это были далекие потомки некогда зажиточных семей, которые боролись за то, чтобы как-то поддерживать внушительную и престижную в прошлом фамильную недвижимость, приходящую в упадок. И тут, словно ниоткуда, появлялась она, предлагая все восстановить за свой счет. И даря людям надежду.
Ее секрет был известен всего нескольким смертным.
Но никто из них не знал всей ее истории. Истории, содержащейся лишь в ее дневниках, которые она не позволяла читать никому и никогда. Написанные древним языком ее утерянного царства, они описывали не только ее правление, но и все, что последовало за ним. Она называла свои дневники «шактани», и именно к ним она обратилась сейчас в ожидании возвращения из Лондона Энамона и Актаму.
В башне, в комнате, которую она превратила в свою библиотеку, окно было отремонтировано и застеклено в первую очередь, и здесь в камине сейчас уютно горел согревающий ее огонь.
Итак, Рамзес Проклятый. Листая страницы недавно переписанных дневников, она уже через несколько минут нашла то, ради чего пересекла океаны и что заставило ее поселиться среди зелени этого холодного большого острова, хотя в далеком прошлом она поклялась, что никогда нога ее не ступит на эту землю.
* * *Во времена правления Рамзеса II через империю хеттов до севера Египта прокатилась волна мора.
Это был не тот мор, который когда-то уничтожил остатки ее древнего царства. Но жертвы его были многочисленны, поэтому она со своими слугами направилась в Хеттскую империю позаботиться о выживших больных.
В своих странствиях она обнаружила много чудодейственных растений, которые цвели на неприступных вершинах гор или скрывались в глубоких темных расщелинах. Некоторые из них творили чудеса только для тех, в чьей крови был ее эликсир. Одно из таких растений – удушающую лилию, содержащую сильнейший яд мгновенного действия, – она открыла для себя, когда отважный красавец-леопард, которого она сделала своим бессмертным компаньоном, на ее глазах обратился в пепел, после того как отщипнул пару лепестков этой лилии.
Но она никогда не отказывалась от своего призвания целительницы – роли, которую добровольно взяла на себя задолго до того, как стала царицей Шактану, – и поэтому продолжала находить новые лекарственные растения и создавать снадобья поразительной животворной силы, чтобы использовать их для лечения смертных.
Она, конечно, стремилась излечить весь мир, но это желание всегда было и остается неосуществимым, это просто шквал ее опрометчивых эмоций без четкой организующей цели. Распоряжаясь эликсиром, она рисковала тем, что он мог попасть в руки людей, которые могли использовать его для завоевания власти и собственного возвеличивания. И когда она думала о такой опасности, то буквально цепенела от горьких и гневных воспоминаний о Сакносе.
Однако чума, с ее ужасами и непомерным количеством забранных ею жизней людей, многих из которых, вероятно, можно было исцелить, всегда привлекала Бектатен, как зов сирены.
Мысли о чуме всколыхнули в памяти мучительные воспоминания о последних часах Шактану.
И поэтому в тот год, который сейчас считается 1274 годом до нашей эры, она отправилась в царство хеттов лечить сраженных болезнью, прихватив с собой свои многочисленные лекарства и зелья.
Там, в землях хеттов, с Бектатен произошла странная трагическая история. Она попала под действие чар одной бесстрашной жрицы-отшельницы, которая поклонялась богине целительства Камрусепе. Звали жрицу Марупа.
Марупа обладала удивительной силой и была независима. Устав от жизни в городах и при царских дворах, она удалилась в горы, где построила святилище своей богини, куда многие приходили лечиться. С точки зрения Бектатен, Марупа была по-своему красива, но дикой красотой уходящей молодости. В ее волосах уже поблескивали седые пряди; иногда она вытягивала шею, прислушиваясь к голосу своей богини, а потом вдруг начинала бешено танцевать и петь какие-то песни, пугая тех, кто пришел обратиться к ее волшебной целительной силе. Но ее узловатые пальцы приносили людям облегчение, ее зелья снимали боль и могли даже лечить кости. Она никогда никого не прогоняла от алтаря Камрусепы.
Марупа сразу же поняла, что Бектатен – необычное человеческое существо, хоть ей этого никто не говорил. Однако она испытывала сочувствие и благоговейный трепет по отношению к этой странной эфиопке, которая собиралась так щедро делиться с людьми своими лечебными снадобьями.
Хотя сама Бектатен не молилась никаким богам и уже давно считала все божественные пантеоны обманом, она тем не менее восторгалась истовой верой Марупы, которая настойчиво утверждала, что на самом деле слышит голос Камрусепы.
Так Марупа стала самой значительной ее компаньонкой. И однажды, поддавшись собственному одиночеству, которое так часто подталкивало Бектатен делиться своими секретами, она рассказала Марупе все. Они могли беседовать часами. Со временем эти часы перешли в недели, а недели – в месяцы. Вдохновленная добротой Марупы, Бектатен изливала своей новой подруге все свои сомнения, печали и великие страхи.
Самым сокровенным секретом, хранившимся на самом дне ее души, которым она поделилась с Марупой, было признание, что она пожалела о том, что открыла волшебный эликсир; она опасалась, что никогда так и не узнает, как использовать его, чтобы кому-то помочь. Она признавала, что он был особенным, непохожим ни на какие другие зелья или лекарства. Марупа слушала ее со слезами на глазах, без осуждения или неодобрения.
Наконец Марупа обратилась к ней с просьбой: «Позволь мне дать этот эликсир голубям из моего храма, священным птицам великой Камрусепы. И позволь поставить чашу с твоим странным варевом перед моей богиней, чтобы она сказала нам, плохое оно или хорошее, уничтожить его или сохранить, и если оно полезно, то как оно может помочь человечеству».
А ведь Бектатен даже не
