– Пожалуйста, замолчите, – попыталась буркнуть я, прежде чем поняла, что в мое горло всунута большая трубка. Я попыталась выкашлять ее вон. Вокруг сразу же воцарилось молчание, словно все вдруг лишились дара речи, а потом началось настоящее светопредставление.
– Алекс, это ты? – закричала мама, хватая меня за руку. – Детка, ты нас слышишь? Скажи что-нибудь!
Где-то в дальнем углу послышался голос врача:
– Это невозможно! Только не с такой томограммой. Дайте-ка мне посмотреть ее.
Я почувствовала на лице чью-то руку, и кто-то открыл один мой глаз и направил в него яркий световой луч.
– Отстаньте от меня! – закашлялась я. Свет тут же был убран, и я почувствовала, как по мне шарят чьи-то руки, проверяя пульс и рефлексы и наконец вытаскивая из моего горла трубку. Я не могла этого терпеть. – Прекратите! – собрав все силы, крикнула я. – Мне нужно подумать. – Все руки тут же исчезли.
– Я приведу к ней консультанта, – послышался чей-то голос и щелканье удаляющихся шагов. Сразу несколько человек спешили к двери. Наступила тишина, прерываемая только тихими всхлипами.
– О, Алекс, спасибо! Ты вернулась, вернулась! – рыдала мама. – Отдыхай. Мы сможем поговорить с тобой, когда ты будешь к этому готова. – Рядом кто-то шмыгал носом, совершенно незнакомый мне звук. Я осторожно открыла глаза. Свет был невыносимо ярок, но у моей постели сидел папа, по его лицу ручьями текли слезы, и в то же время он улыбался до ушей. Я улыбнулась в ответ, затем закрыла глаза, чтобы дать себе время подумать. Они меня подождут.
Воспоминания возвращались ко мне бурным потоком: мама, папа, Джош, Грейс, школа. У меня было такое чувство, будто мою голову сильно потрясли, и все эти воспоминания все еще были путаными, но я не жаловалась: по крайней мере, теперь я хоть что-то могла вспомнить. Но я чувствовала, чего-то еще не хватает.
Едва мне пришла в голову эта мысль, как я вспомнила его. Я видела его прекрасное лицо, его улыбку, его голубые-голубые глаза. Я знала, что люблю его. Затем меня словно придавил невыносимо тяжелый камень. Я вспомнила: я люблю Кэллума, но он меня не любит. Я пыталась его забыть, и все пошло не так, ужасно не так.
Кэллум. Мое сердце терзала немыслимая боль. И теперь мне придется жить с этой болью всегда. Перешел ли он уже к покорению другой девушки? Я сжала руку в кулак и почувствовала, как из глаза вытекла слеза и покатилась по моему лицу вниз. Кто-то попытался нежно утереть ее, погладив меня по щеке пальцами, легкими, как перышки мелких птиц.
Мои глаза резко открылись.
Родители сидели рядом с другой стороны постели и увлеченно обсуждали что-то с врачом. Внезапно я ощутила покалывание в руке и повернула голову. Рядом с кроватью находился блестящий металлический лист. На его хромированной поверхности я видела себя. И здесь же, рядом, был Кэллум, он смотрел на меня с выражением любви и огромного облегчения на лице, и все мое существо охватила любовь к нему. Я улыбнулась и почувствовала на лице нежное, легкое прикосновение, но тут вспомнила, что он меня предал. Как я могла позволить себе улыбнуться? Я не могла поверить, что мне предстоит снова пройти через всю эту боль. Ведь я знала: как бы я его ни желала, ему нужно нечто совсем другое.
– Алекс? – осторожно произнес он. – Я знаю, сейчас ты не можешь со мной говорить, но я должен объяснить тебе, что произошло. Но сначала мне нужно сказать тебе самое важное: Кэтрин лгала о стольких вещах, и самой большой ее ложью было заявить, что ты мне не дорога.
Я напряглась, не в силах позволить себе отдаться во власть надежды, которая – я это чувствовала – уже поднималась в моей душе.
– Я любил в своей жизни только одного человека, и этот человек – ты. Что бы она ни наговорила обо мне, все это чушь. Ты единственная светлая искра в моем существовании, полном отчаяния и мрака. Я и понятия не имел, что могу испытывать к кому-либо такие чувства. Мое сердце принадлежит тебе, тебе одной.
Его горящие глаза были полны страсти. Могу ли я этому поверить? Могу ли рискнуть и позволить этой могучей волне надежды захлестнуть себя? Если он лжет и я позволю себе обмануться снова, то вряд ли смогу пережить еще одно предательство. Он увидел, что я колеблюсь, и его полное надежды лицо исказилось, превратившись в маску отчаяния.
– Она сумела убедить тебя, да? Я узнал обо всем слишком поздно, чтобы остановить ее. Не могу поверить, что она была так жестока… – От волнения его голос дрогнул и затих.
Внезапно мою постель окружил целый отряд врачей. Я рискнула бросить на него еще один взгляд. Что бы ни случилось, я не могла прогнать Кэллума. Мне нужно было узнать правду.
– Возвращайся. Возвращайся скорее, – одними губами быстро проговорила я и увидела, как он кивнул, глядя на меня глазами, по-прежнему полными печали, а потом исчез.
Я глубоко вздохнула. Пора убедить этих врачей, что со мной все в порядке. И пора обнять моих маму и папу.
У меня ушел не один час, чтобы уверить их, что я вовсе не умираю и что я понятия не имею, как оказалась в больнице. Я надеялась, что Кэллум сумеет восполнить пробелы в моей памяти, когда вернется – если вернется. Я попыталась выбросить из головы эту мысль. Они вновь отправили меня на томографию и начали ломать голову над ее результатами. Я слышала, как врач-консультант бормочет что-то насчет того, что это поразительный случай и что, возможно, он сможет написать статью в журнал «Ланцет». Они заглядывали в мои глаза, проверяли мои рефлексы и задавали мне бесконечные вопросы. Я отвечала на них так откровенно, как только могла. Некоторые из них были просты. Какой сейчас месяц? Где находится моя школа? Как зовут ее директора? Другие были труднее. Почему вы оказались в садах Кью? Что произошло с Грейс? Что произошло с вами? Я не могла сказать им правду, потому что не знала ее. Решив наконец, что я теперь вне опасности, врачи перевели меня из реанимации в обычную палату, где они собирались какое-то время держать меня под наблюдением. В новой палате действовали более строгие правила для посещений, и старшая медсестра палаты отправила родителей домой уже в самом начале вечера. Вокруг слышались громкие звуки бряканья и топанья, пока медсестры раздавали пациенткам их порции лекарств,
