А ведь они сумели в Ледяном походе не только вывезти своих больных и раненых товарищей, но, единственные из всей армии, чуть ли не на руках вынесли пушки, не бросили их в тяжелейшем походе как ненужный хлам.
– С нами Каппель, наш герой…
До генерала донеслась песня, хорошо слышимая в морозном воздухе. И он вспомнил, как в Зиме, когда армии сводили в бригады, возник вопрос об их наименованиях. Если с сибирскими частями все было ясно, полкам оставили прежние названия; сведенные в одну бригаду уфимцы и уральцы потребовали сохранить для них имя погибшего легендарного генерала Корнилова, родом из сибирских казаков, то с его второй бригадой случился казус – против единодушного желания волжан, ижевцев и воткинцев именовать себя каппелевцами выступил главнокомандующий, заявивший, что такое шефство положено только погибшим за отечество героям. А он сам категорически против того, чтобы его ставить в один ряд с генералами Алексеевым, Марковым и Дроздовским, да тем же Корниловым, дивизии с именем которого воевали на юге и на востоке.
Пример камцев, шефом которых был адмирал Колчак, Владимир Оскарович резко отмел как исключительный – Верховный правитель России на то время имел право на принятие предложенной чести. Возникла тяжелая и тягостная пауза, и тогда поднялся немолодой, в серьезных годах ижевец, произведенный в прапорщики за боевое отличие. И заявил он следующее непререкаемым тоном: «Так ты, ваше высокопревосходительство, тогда совсем помер! В гробу перед нами лежал, сам к твоей холодной руке губами приложился. И приказ был по армии соответствующий отдан, под первым номером – «каппелевцами» всех там так и назвали. Приказ действует, Господь тебе даровал жить – но погибшим-то ты был! А ЕГО решение не тебе отменять, как и нас лишать твоего имени!»
Викторин Михайлович тогда впервые увидел, как сильно побледнел, потом мгновенно покраснел и смутился генерал, которого все давно считали примером храбрости и неустрашимости. Постоял минуту с закрытыми глазами при полной тишине, поклонился, негромко произнес: «Благодарю вас за честь» – и вышел из зала, по которому прошел почтительный гул. Вот так и стала его бригада «каппелевской» – теперь солдаты стремились не осрамить высокую честь сражаться под этим именем.
В том, что Иркутск, до которого осталась половина дневного перехода, будет взят штурмом или вечером, или завтра утром, генерал-майор Молчанов не сомневался, как и вся вверенная ему бригада. Не потому они рвались вперед все эти февральские дни, чтобы стоять под ним, как греки перед Троей. Нет, ошеломить большевиков стремительным броском воспрянувшей духом армии и словно ударившей с небес молнией, внезапным нападением, дерзостью замысла, победить!
Это был последний шанс для поредевших белых войск, уже и так оставивших за спиной огромное пространство от уральских гор до Енисея, удержать за собою хотя бы часть Восточной Сибири и Приамурье. Затянуть борьбу, прийти в себя, собраться с силами – никто не сомневался, что сибиряки, до сей поры не знавшие советской власти, увидев ее жуткие реалии в виде продразверстки и военного коммунизма, встанут на дыбы. Богатые сибирские села, не пожелавшие нести тяготы при Колчаке, теперь совершенно изменят свою позицию. И восстанут, непременно восстанут – им не привыкать. И будут ждать уже не красных, а желать скорейшего прихода белых. Вот тогда армия и пойдет вперед, на Енисей и Обь, к пологим уральским горам, и это будет совсем другая война…
Иркутск,
председатель Иркутского губернского
Военно-революционного комитета
Ширямов
– Лучше бы кошевку взял, – председатель ВРК выругался сквозь зубы, глядя на страдальческое лицо водителя. Надо же, до Белого дома не добраться какую-то сотню саженей, проехав уже мимо величественного здания театра. Хорошо, что не посередине Большой улицы поломка автомобиля случилась, вот было бы хохота да антисоветских разговорчиков среди мелких буржуев, которыми, на взгляд Ширямова, Иркутск был прямо переполнен.
– Ничего, разобьем белых, мы вам устроим настоящую диктатуру пролетариата!
Угроза в устах главного иркутского большевика прозвучала нешуточной. Многие красноармейцы из бедняцких слоев новоселов или рабочих откровенно предлагали перетопить явную контру в Ангаре. Вот только решиться на такой шаг ВРК не мог, как бы ни хотелось – каппелевцы в двух переходах от города, и устраивать буржуям новую «Варфоломеевскую ночь» не было ни сил, ни возможности. И на красноармейцев надежды мало – две трети из них служили Колчаку, еще не так воспримут политику партии и переметнутся обратно к золотопогонникам. И хотя в полки были посланы комиссарами лучшие агитаторы, но Ширямов уже понял главное – сражаться всерьез ВССА не станет, нужно дождаться прихода 30-й дивизии.
А тут сплошная политика начинается – если красные хорошо насядут на интервентов, то те могут озлобиться и устроят в Иркутске очередной переворот, но уже в пользу белых или эсеров – так что нужно заключить соглашение с чехами о «нейтралитете» железной дороги, и пусть дивизия догоняет каппелевцев по проселкам и тракту.
Но как в том убедить члена РВС 5-й армии товарища Смирнова? Тот даже на мифический буфер с границей по Оке не согласился, прислушался тогда к их доводам. А теперь назад никак не отыграешь, и бывший Политцентр не воскресить. Воевать с чехами нельзя, вначале нужно с каппелевцами управиться – вот где отборная контра собралась!
От отчаяния даже аэропланы посылали к Китою – густыми длинными колоннами шагают, сброшенные на них листовки, похоже, никакого впечатления не производят. На переговоры не идут даже при посредничестве чехов, ни условий, ни ультиматума не выдвигали. Или настолько в своей силе убеждены, что рассчитывают с шестью тысячами бойцов взять Иркутск, где вдвое больше красноармейцев? Неужели уверены в успехе штурма, в том, что весь ревком в прорубях перетопят?
Ширямов невольно поежился. То ли от крепкого мороза, что пробрал его даже сквозь теплую поддевку под кожаной курткой, то ли от ощущения лютого холода, который он испытает в ледяной речной воде, – здесь воображение сыграло с ним скверную шутку. Главный иркутский большевик, сплюнув на грязный снег, прибавил шагу, глядя на серое здание бывшей резиденции генерал-губернаторов, имевшее когда-то белый цвет. Даже издали были видны огромные россыпи пулевой сыпи – следы ожесточенных боев в декабре 1917 года, когда юнкера восемь дней штурмовали здание. И взяли, сволочи, правда, ненадолго – вышибли щенков из города, жаль, что не перестреляли волчат, когда те сложили оружие после переговоров.
Миндальничали тогда с врагами революции, ох как миндальничали, на «распыл» не пустили, а они потом чуть советскую власть в крови не утопили по самую макушку. Полтора года отчаянной борьбы потребовалось, да и то многих недобили…
Председатель ВРК был настолько погружен в свои мысли, машинально идя по улице в сопровождении лишь одного охранника, что
