Хуже было другое – снующие везде красные агитаторы заполонили все деревни по тракту слухами один нелепее другого. Про отходящие белые войска говорили, что наступают насильники и грабители, уничтожающие все на своем кровавом пути. Свою лепту внесли и чехи, поддержавшие вначале Политцентр, а затем заключившие тайное соглашение с ВРК и также распространяющие подобные бредни. Крестьяне уходили в глухую тайгу целыми селениями, в трущобах и на заимках прятали скот и имущество, массово присоединялись к партизанам и постоянно устраивали засады и нападения на идущие к Иркутску белые войска и обозы.
Колчаковцы уже не отходили, как раньше, а наступали, проламываясь через партизанские заслоны, как разъяренный медведь через сухие кусты, когда только треск кругом стоит. Немногочисленная кавалерия шла на флангах по переселенческим дорогам, а то и тропам, но это было самое серьезное боевое охранение – сбиваемые с главного пути красные заставы, пытающиеся спастись бегством, попадали под отточенные казачьи шашки.
Однако партизаны, как знаменитая лернейская гидра, у которой вместо отрубленной головы завсегда появлялась новая, вставали на пути снова и снова, в тщетных попытках остановить отчаянно прорывающиеся к Байкалу белые войска. Но не найдется сейчас силы, что способна остановить этот натиск измученных, ослабевших, больных, смертельно уставших, но все еще сильных духом отчаявшихся людей…
– Василий Осипович, – Войцеховский сразу же узнал адъютанта главкома – полковник три месяца назад переболел тифом, но даже сейчас выглядел, как говорят, краше в гроб кладут. И только эта поговорка пришла на ум Сергею Николаевичу, словно электрическим разрядом его разум поразила догадка. – Что с Владимиром Оскаровичем?
– Мы вчера положили нашего генерала в лазарет к румынам рано утром, как двинулись в колонне, – их врач попросил не везти его, дать умереть спокойно. Всего через несколько часов, как раз в полдень, Владимир Оскарович скончался, не приходя в сознание.
– Жар от гангрены? – Войцеховский был свидетелем ампутации пальцев у Каппеля, это было первое, что пришло ему на ум.
– Крупозное воспаление легких, – Вырыпаев сглотнул, видно было, что адъютант тяжело переживает потерю любимого начальника. – А ноги, наоборот, заживать стали…
– Как жаль, потеря генерала Каппеля – невосполнимая утрата, – Войцеховский чуть сгорбился, словно тяжелая ноша ответственности за армию стала невыносимой для его плеч. И только сейчас Сергей Николаевич увидел накрытый крышкой ящик у насыпи ниже вагонов, у которых стояли несколько румынских солдат.
– Немедленно погрузить гроб с телом Владимира Оскаровича на сани – ночевка в Тулуне, там генерала отпоют в церкви, – распорядился генерал и добавил жестким, скрипучим голосом: – Хоронить не будем, генерал Каппель пойдет с нами в поход до Забайкалья!
Сергей Николаевич скривил губы, он хорошо понимал символичность этого шага и оставлять главкома на поругание красным не хотел. Все знали, как те поступили два года назад с могилой и телом погибшего при штурме Екатеринодара генерала Корнилова, и такой участи любимому полководцу никто не пожелал бы. И повернулся к поднявшемуся из саней начальнику штаба генерал-майору Шепихину.
– Оповестите войска о смерти генерала Каппеля! И подготовьте приказ номер один – я принимаю командование над армиями!
Чита,
главнокомандующий войсками
Российской Восточной окраины
генерал-лейтенант Семенов
– Все кончено! Катастрофа…
Последнее слово упало с губ, словно кровавый плевок, сгустком несбывшихся планов и мечтаний. Рвущуюся из души боль нельзя было удержать, и невысокий крепыш, еще не достигший тридцатилетнего рубежа, обреченно взмахнул рукою, что всегда цепко держала поводья коня и рукоять шашки. В предрассветных сумерках блеснули расшитые золотой канителью погоны с «холмиком» из трех маленьких звездочек.
– В одиночку не удержаться!
Сейчас Григорию Михайловичу незачем было лгать – самого себя обманывать дорого выйдет. Вот уже полтора года он был «забайкальским властелином», как писали либеральные приморские и омские газеты, «демократам» атаман с замашками диктатора стоял поперек души. Вот только как бы его ни полоскали в своих статейках продажные писаки, сделать ничего не могли – за спиной у него сверкали острой сталью японские штыки. Даже омский правитель вынужден был признать несомненную власть Семенова, конфликт дорого обошелся Колчаку, когда «владыка Даурии» перекрыл железнодорожные пути.
И вот сейчас все стремительно рухнуло в бездонную пропасть – еще в октябре белые сражались на Тоболе, а потом стремительно стали откатываться на восток. Хуже того – по статьям иностранной прессы, что приводила победные реляции красных и перепечатки из сообщений московского радио, выходило, что восточного фронта уже нет.
В оставленном без боя Омске 5-я красная армия захватила колоссальные запасы военного снаряжения и боеприпасов, а под Красноярском капитулировали обескровленные и истерзанные тифом колчаковские армии. И чем дольше атаман думал, тем больше склонялся к тому, что большевики на этот раз не очень сильно лгут. Возможно, преувеличивают, и намного, но уже не лгут, как всегда.
– Это катастрофа, – тихо пробормотал Григорий Михайлович и задумчиво потер кончик мясистого носа. Белое движение потерпело полный крах – войска Деникина откатились к Ростову, Юденич отошел в Эстонию, генерал Миллер еще держится в Архангельске, но насчет его участи можно было не обольщаться. Верховный правитель адмирал Колчак в иркутской тюрьме, и большевистский суд вынесет ему смертный приговор, тут к бабке не ходи. И что делать прикажете в нынешней ситуации?! Ни на кого нельзя положиться, продадут и предадут!
Атаман глухо выругался, заворчал, как медведь в берлоге, испытывая жгучее желание выпить стакан водки. Ситуация аховая – в Забайкалье он пока еще держится, но это ненадолго. Силы ограничены, снаряжения и боеприпасов практически нет, люди дезертируют пачками, несмотря на принятые драконовские меры. Партизаны плодятся, как черви в навозной куче, как злая мошкара после дождя, кусачие. Он с трудом удерживает железную дорогу от Верхнеудинска до Читы и Сретенска да ветку до Манчжурии. А если красные полчища повалят из-за Байкала?
– Без японцев не удержаться, никак не удержаться, – вслух произнес Семенов и вздрогнул от неожиданно пришедшей в голову мысли, ослепительной, как вспышка, и оттого кошмарной. Ледяные мурашки пробежали по всему телу, душу сковало холодом.
– Ведь что получается – чехи с красными вась-вась, договорились уже, а как иначе – просто так, что ли, адмирала выдали и золотишко отдали? Су-ки, сво-лочи, – протянул сквозь зубы атаман и шумно выдохнул. – Американцы уже объявили о выводе своих солдат, союзники, мать их! А если косоглазые тоже того… Из игры, может, решили выйти, кто их разберет, у них семь пятниц на неделе бывает!
Помыслить о дальнейшем было страшно, и Григорий Михайлович тяжело поднялся со стула, подошел к покрытому изморозью окну, за которым серел рассвет, и уткнулся широким лбом в стекло. Холод остудил разгоряченную голову, но в душе, а он это хорошо чувствовал, мутной волной
