— На съедение волкам.
— Приблизительно… Понятное дело, судебное разбирательство не заняло и двух дней. Список предъявленных ему обвинений казался бесконечным, хотя не существовало практически никаких улик или убедительных доказательств его преступлений. Тем не менее прокурору удалось собрать армию свидетелей, согласившихся дать показания против Мартина. В зал заседаний явились десятки людей, ненавидевших Мартина столь люто, что даже судья был поражен. Вероятно, их подкупил старик Видаль. Бывшие товарищи, работавшие какое-то время с писателем в мелкотравчатой газетенке «Голос индустрии», окололитературная публика из кафе, неудачники и завистники всех мастей — вся эта шушера повылезала из сточных канав, чтобы присягнуть, что Мартин совершил те преступления, в которых его обвиняют, и даже более того. Впрочем, известно, как обычно ставятся подобные спектакли. По решению судьи — и с подачи папаши Видаля — все книги Мартина изъяли из обращения и сожгли, объявив их развращающими и противоречащими общепринятым нормам морали и нравственности. Когда Мартин заявил на суде, что единственной общепринятой нормой, которую он защищал, было чтение, а остальное — дело совести каждого, то судья добавил еще десять лет к тому немыслимому сроку, который набегал по совокупности преступлений. Похоже, на суде Мартин, вместо того чтобы молчать, распустил язык, подробно отвечая на все вопросы, и, получается, сам вырыл себе могилу.
— На свете прощается все, кроме правды.
— В результате его осудили на пожизненное заключение. Газета «Голос индустрии», которая принадлежит старику Видалю, опубликовала пространный отчет, в подробностях расписав совершенные Мартином преступления, и для пущего эффекта сопроводила его редакционной статьей. Угадайте, кто под ней подписался?
— Наш выдающийся господин комендант, дон Маурисио Вальс?
— Он самый. В упомянутой передовице Вальс аттестовал Мартина как «наихудшего писателя в истории» и бурно радовался, что книги его уничтожили, ибо они являлись «позором человечества и оскорбляли хороший вкус».
— Нечто похожее говорили и о Дворце каталонской музыки,[24] — напомнил Фермин. — У нас же тут самый цвет мировой интеллектуальной элиты. Как выразился Унамуно,[25] пусть другие изобретают, а мы оценим.
— Был Мартин виновен или нет, но, пройдя через чистилище публичного унижения и сожжения всего им написанного, он очутился в Модело. Скорее всего там его дни были бы сочтены, но на сцену выступил господин комендант. Вальс, по неведомой причине страстно заинтересовавшийся Мартином, с величайшим вниманием следил за ходом судебного процесса и, получив доступ к личному делу осужденного, добился его перевода в Монтжуик. Мартин мне рассказывал, что в первый же день по прибытии сюда Вальс велел привести его к себе в кабинет и разразился речью в свойственном ему духе:
— Мартин, хотя вы закоренелый преступник и убежденный ниспровергатель устоев, между нами есть нечто общее. Мы образованные люди, и хотя вы профанировали свое предназначение, стряпая бульварное чтиво на потребу невежественной публике, лишенной должного интеллектуального ориентира, возможно, вы сумеете мне кое в чем помочь и тем самым искупить свои ошибки. У меня есть ряд романов и поэтических произведений, над которыми я работал в последние годы. Все они являются образцами высочайшей литературы, но, к своему великому прискорбию, я сомневаюсь, что в этой безграмотной стране сыщется более трехсот читателей, способных понять и оценить их достоинства. И мне пришло в голову, что, возможно, вы, с вашим продажным пером и близостью к черни, читающей в трамваях, в состоянии будете помочь мне внести небольшие изменения, дабы адаптировать мой труд к плачевному уровню наших читателей. Если вы согласитесь сотрудничать, заверяю вас, я в силах сделать ваше существование здесь намного приятнее. Ваша подружка… Как ее звать? Ах да, Исабелла. Прелесть, если позволите высказать свое мнение. Итак, ваша подружка приходила ко мне на прием и сообщила, что наняла молодого адвоката, какого-то Брианса, и что ей удалось собрать достаточно денег, чтобы оплатить его услуги. Нет смысла обманывать себя, нам обоим хорошо известно, что обвинение против вас совершенно безосновательно и вам вынесли приговор, опираясь на весьма спорные показания свидетелей. Похоже, вы обладаете потрясающим даром наживать врагов, Мартин, причем даже среди людей, о существовании которых вы и не подозреваете. Не совершайте новой ошибки, Мартин, не сделайтесь моим врагом. Я не чета тем неудачникам. Буду откровенен: здесь, в этих стенах, я — Бог.
— Не знаю, принял Мартин предложение господина коменданта или нет. Я склонен считать, что принял, поскольку он все еще жив. И совершенно очевидно, что наш местный божок по-прежнему заинтересован, чтобы Мартин здравствовал, во всяком случае, в настоящий момент. Кроме того, Мартину предоставили бумагу и письменные принадлежности, которые лежат у него в камере. Полагаю, они предназначены для того, чтобы Мартин смог переписать шедевры Вальса. Таким образом наш господин комендант надеется подняться на вершину литературного Олимпа, вкусив нектар славы и успеха, чего он так жаждет всей душой. Лично я не знаю, что подумать. Мне кажется, что Мартин в его нынешнем состоянии не сможет переписать даже запятую. Большую часть времени он мается в чистилище, угнездившемся в его собственной голове, где горе и угрызения совести пожирают его заживо. Но я занимаюсь клинической медициной, и не мне ставить ему диагноз…
7
История, рассказанная добрым доктором, вызвала у Фермина живейший интерес. Верный своей природной склонности влипать в пропащее дело, он решил провести самостоятельное расследование. Ему хотелось разузнать подробнее о Мартине и попутно прояснить для себя план бегства via mortis[26] в стиле Александра Дюма. Чем больше Фермин размышлял на эту тему, тем крепче становилась его уверенность, что Узник Неба был не настолько безумен, как все считали, во всяком случае, в данном вопросе. При каждом удобном случае во время прогулки во дворе Фермин старался приблизиться к Мартину и вступить с ним в беседу.
— Фермин, мне уже мерещится, что мы с вами как жених с невестой. Стоит мне повернуться, а вы тут как тут.
— Простите за беспокойство, сеньор Мартин, но дело в том, что я крайне удивлен.
— И что же вас так удивляет?
— Видите ли, откровенно говоря, я не понимаю, как столь достойный человек, как вы, согласились помогать этой тухлой чванливой фрикадельке, нашему комендантику, в его потугах обманом пролезть в классики литературы.
— Да уж, на мелочи вы не размениваетесь. Похоже, в этих стенах секретов не существует.
— У меня имеется нюх на плетение интриг и к тому же задатки хорошего детектива.
— Тогда вам уже должно быть известно, что я не «достойный человек», а преступник.
— Так судья решил.
— И армия свидетелей под присягой.
— Свидетелей, страдающих запором от зависти и жадности, к тому же подкупленных злобным стариком.
— Скажите-ка, а есть что-то, чего вы не знаете,
