— Да-да, я понял, — желая поскорее закончить этот разговор, закивал Хаста.
— Не смей перебивать. Так вот… Мы ехали всю ночь. Когда приехали к той башне, уже рассвело. Но мы не стали идти на приступ, хотя ворота были заперты и мостки убраны. Оставив наблюдателей, мы спустились вниз, на равнину, и начали кого-то искать в лесу. Наконец мы наткнулись на ветхую хижину углежогов. Рядом с ней сидел, переводя дух, словно после долгого бега, молодой мужчина. При виде нас он громко вскрикнул, вскочил и снова бросился бежать. Он прыгал между камней и деревьев, словно олень, но все впустую — ни одному оленю не удавалось уйти от моего отца… — Взгляд Ширама затуманили воспоминания. — Странный то был человек, я таких и доныне не видал. Он был с головы до пят разукрашен извивающимися полосами, похожими на водовороты или вихри, — должно быть, колдун, а может, раб из далеких земель или то и другое…
— А знаешь… — начал было Хаста, однако прикусил язык.
— Его схватили и притащили к башне, — не слушая его, продолжал Ширам. — Отец потребовал открыть ворота и опустить мостки. Но там, как вот сейчас, решили биться до последнего. Тогда отец вытащил клинок и отрубил раскрашенному пясть, а его воин прижег рану. Я до сих пор помню, как тот колдун заорал. Но башня молчала. Затем отец отрубил ему руку по локоть. Потом глянул на меня, дал мне свой меч и приказал отрубить пленнику кисть другой руки. Прежде я никогда такого не делал. Я глядел на этого человека — он уже, кажется, ничего не чувствовал и не соображал. Он пытался упасть, но пара крепких воинов держали его. Кровь сочилась из прижженной раны, и он кричал так, словно с криком из него выходила душа. Меня замутило от запаха горелой плоти, но я не мог оторвать от него взгляда. Должно быть, я стоял и смотрел слишком долго, потому как отец отвесил мне тяжелую затрещину и крикнул: «Руби!» Я взмахнул мечом и на выдохе ударил, как много раз до этого по кабаньей туше. Пясть осталась в руке у державшего его воина. Второй воин тут же ткнул факелом в рану. Но раскрашенный, кажется, уже не заметил этого — продолжал себе кричать. Затем он наконец умолк, и его бросили со скалы в поток. Отец кинул отсеченную мной пятерню вслед убитому. И тут из башни кто-то прыгнул прямо в пропасть, в бурлящую внизу реку… Вскоре после этого осажденные спустили мостки и открыли ворота. Отец вошел в башню. Он казнил всех, кто был там, и воинов, и рабов, но их он убил быстро. И все твердил: «Воздаяние! Воздаяние!»
— Но что там произошло? — спросил Хаста, в котором отвращение боролось с любопытством.
— Не знаю. — Ширам пожал плечами. — Отец не говорил, а я не спрашивал. У нас не принято задавать пустые вопросы. Все, что отец желал мне показать, он показал.
— Да уж… — Хаста покачал головой. — Но зачем ты мне все это рассказал?
— Чтобы объяснить, что воздаяние неизбежно. Эти в башне признали владыкой мятежника Кирана, который пытался сжечь нас с тобой в столице. Мы накормим их тем, чем они накормили нас.
Ширам обернулся к воинам, под укрытием стены терпеливо ожидающим его приказов:
— Тащите хворост и масло. Они сами выбрали свою участь.
* * *Башня пылала. С наветренной стороны хворост был обильно засыпан конским навозом, и смрадный черный дым вползал в каждую щелочку меж камней, не давая защитникам вздохнуть. Ширам равнодушно следил за расправой.
— Там люди, — напомнил Хаста.
— Там изменники, — не глядя на него, бросил саарсан. — Но можешь не волноваться — они воины и, несомненно, предпочтут быть убитыми в бою, а не превратиться в копченый окорок. Следи за воротами.
Хаста замолчал, подбирая слова для ответа. Но в этот миг дубовые ворота башни и впрямь распахнулись. Из нее с ревом вниз по склону устремился отряд защитников — всего-то дюжины полторы. Ширам обнажил меч, но изящная твердая рука Арза-Бану легла ему на плечо.
— Ты нынче и без того покрыл свое имя славой. В том, чтобы истребить этих упрямцев, ее будет немного. Просто отдай приказ. Отныне ты не только саар рода Афайя, тебе нет нужды всякий раз идти в бой перед своими воинами.
Ширам бросил на седовласую воительницу недовольный взгляд, но кивнул и приказал:
— Принеси мне их головы.
— Как пожелаешь, повелитель, — склонилась она, и воины рода Бунгар ринулись навстречу защитникам башни.
Схватка завершилась, едва начавшись. Впрочем, в ее исходе никто и не сомневался.
— Головы мятежников на пики! — раздавались приказы Ширама. — Поставьте их над воротами, чтобы все знали, как мы караем бунтовщиков.
— У нас есть пленник, — подходя к нему, произнесла Арза-Бану.
— Зачем нам пленник? — удивленно взглянул на нее саарсан.
Саари рода Бунгар молча протянула ему нагрудник саконской работы, украшенный рядами идущих вепрей. Глаза саарсана вспыхнули.
— Он что, из свиты Кирана?
— Так он утверждает.
— Тащите его сюда!
Лицо воина было покрыто густой копотью, из глубокого пореза на щеке сочилась кровь. Ширам отметил еще пару небольших ран, однако саконский доспех стоил того, что за него было заплачено.
— Кто ты? — нахмурившись, спросил саарсан.
— Мое имя ничего не скажет грозному повелителю накхов, — с поклоном ответил раненый воин. — В прежние времена я начальствовал личной стражей Кирана.
— Что же ты делаешь здесь?
— Я расскажу тебе все, но обещай, что сохранишь мне жизнь.
— Зачем тебе жизнь, если в ней не будет чести? — искренне удивился Ширам.
— К чему мне честь, если у меня не будет жизни? — хмыкнул бывший начальник телохранителей. — Но я клянусь, мои слова будут стоить того, чтобы эта голова и дальше держалась на плечах.
Саарсан взглянул на пленника с презрением:
— Хорошо. Если они и впрямь будут того стоить, я сохраню тебе жизнь.
— Накхи чтут справедливость и не бросают слов на ветер, — будто между делом напомнил пленник. — Хорошо, я скажу. Я прибыл сюда с тем, чтобы подготовить Двару к приезду царевны Аюны.
— Аюны? — удивленно повторил повелитель накхов. — Она едет сюда? Для чего?
— Ясноликий Киран желает начать переговоры с тобой, саарсан. Твоя невеста, царевна Аюна, — залог его доброй воли.
Ширам ничего не ответил. Однако Хаста заметил, что новость поразила его.
— Это правда, — подтвердил жрец. — Аюна и впрямь скоро
