Перец в земном Средневековье был крайне дорогой роскошью, а тут, видимо, все наоборот – это бросовая пряность.
Протяжный, страшный вопль боли повторился, однако и на сей раз никто не подал виду – даже звенящий над капищем смех не прервался. Что за…
Я не успел опомниться, как чьи-то сильные пальцы вырвали миску из моих рук. Раздалось гортанное восклицание – кажется, одобрительное – и я решил, что сейчас получу по голове, однако мне всучили точно такую же миску с точно таким же рагу.
Ох, это уже чересчур…
Но пришлось есть – не обижать же хозяев… Половина миски ушла влегкую, вторую я ел уже через силу, а выскребал остатки – на последнем издыхании. Во рту моем бушевал вулкан. Наконец я закончил, перевернул миску, и… ее вырвали из моих рук, а взамен всучили точно такую же – наваленную по самые обгрызенные борта. Да что за!.. Третью порцию я просто не осилю! Брай решили закормить меня до смерти?
– Торнхелл, черт! Ты что, бездонная бочка?
Амара плюхнулась рядом, наподдав мне крутым бедром.
– Я…
– Я поняла, ты не знаешь обычаев брай. Нельзя доедать и переворачивать миску, это значит – ты еще голоден и просишь добавки. Когда ты ешь у брай, всегда нужно оставлять что-то на дне!
С этими словами она отобрала миску и начала есть – жадно, но так, чтобы ни капельки не пролилось. Уважаю людей, которые даже при самом сильном приступе голода едят опрятно. Это многое говорит о человеке.
Насчет обычаев – мне осталось только смущенно промолчать. Да уж, самоуверенный Торнхелл в гостинице и нынешний – это два разных человека. Чем больше я открывал для себя этот мир, тем отчетливее понимал, что мне предстоит учиться – и отнюдь не спустя рукава.
Раздалось возмущенное кудахтанье. Я оглянулся – один из мужчин-брай доставал рыжую курицу из деревянной клетки. Схватив за лапы, он опрокинул ее головой вниз и понес к капищу. Прочие мужчины поднялись с мест, в руке баклера блеснул нож. Трепыхающуюся курицу внесли в круг. Она что-то хекнула и смолкла, и тут же все мужчины-брай затянули какой-то гортанный напев.
Я выругался в рукав. Псина под фургоном лениво приоткрыла огненно-желтый глаз.
Амара Тани поставила миску на колени.
– Торнхелл, это всего лишь курица.
– Я понимаю. А собак они в жертву не приносят?
– Нет. И людей тоже.
Я покачал головой. Женщина-брай принесла мне кувшин с водой, и я припал к нему, укусив за шершавый край горлышка, и выпил не менее половины.
– Ты мягкий, Торнхелл, – сказала Амара, впрочем, без осуждения. Она, так ей казалось, констатировала факт.
– Я просто чужак.
Снова раздался вопль – было такое ощущение, что из горла несчастного, клокоча, извергается фонтан крови. Гортанный напев мужчин-брай при этом ни на миг не прервался.
Амара бросила на меня косой взгляд.
– Не подавай виду.
Помимо воли, меня пробрал холод.
– Что это?
– Младший сын баклера недавно вздумал поиграть с лисицей. Она тяпнула его за руку. Он заболел и умирает. – Она чуть заметно кивнула на фургон, из которого снова донесся крик.
Бешенство… Смерть от него мучительна и страшна. Тут, конечно, нет вакцины, и магия, видимо, от бешенства не помогает.
Псяка под фургоном смотрела на меня уже двумя глазами – с живейшим любопытством.
Я показал взглядом на брай – и на мужчин, и на женщин, продолжавших хлопотать вокруг костров.
– Почему они так спокойны?
– Они верят в судьбу. Они не печалятся. Это их философия. Они будут смеяться даже под пытками и под топором палача… – Амара помедлила. – Кроме того, у баклера еще пятеро детей.
Она отобрала у меня кувшин с водой и надолго к нему припала.
– Я переговорила с баклером, узнала последние новости. Они убираются из Санкструма подальше. Говорят, Коронный совет выбрал нового архканцлера – зверь, а не человек. Ждут крови и репрессий… Ты знаешь, что такое репрессии, Торнхелл?
Я кивнул. И подумал: а что будет, если Амара узнает, что новый архканцлер, который «зверь, а не человек», – сидит перед нею? Имени архканцлера, брай, видимо, не знали.
– И Степь волнуется… И крестьяне бунтуют в окрестных землях… Скоро, Торнхелл, разбушуется в Санкструме ураган, и начнется он с Норатора, а мы как раз туда и едем… Через земли Ренквиста ехать опасно, его серые снова в деле, но это ближайший путь к Норатору, иначе мы завязнем. У Ренквиста, по крайней мере, ровные дороги и мало-мальский порядок, хотя он и чертов безумец… Попробуем там проскочить. Дворянчики, что тебя ищут, туда точно не сунутся.
Любопытная собака выбралась из-под днища и, остановившись у костра, внимательно смотрела на меня. Я не боюсь собак, напротив, люблю, но что было в голове у этой псины – об этом оставалось только догадываться. Ну хоть не рычит, и на том спасибо.
– Кто он такой, этот Ренквист?
Амара взглянула на меня с прищуром:
– Ты и правда… чужеземец.
– Ответь на вопрос.
Она тряхнула головой, окончательно, видимо, убедившись, что я несмышленыш и ничего не знаю о мире, в который меня занесло. Говоря по правде, так оно и было.
– Сбрендивший царек. На самом деле он барон, плюющий на власть императорской фамилии. Богатый, очень богатый. Земли обширные, частью отобранные у других. Серые – его личная гвардия. Ловят больных и калек, и брай заодно ловят. Хоггов он пока терпит, но не особенно любит.
Я сделал пометку: узнать, кто такие хогги. Но потом.
– Зачем? Имею в виду, зачем он ловит людей?
– Барон сгоняет их в лагеря. Он не хочет, чтобы на его землях были больные и увечные. И свободные, брай же свободны всегда…
Угу, это как цыгане в нашем мире. Они всегда создают свое государство в государстве, со своими правилами и законами, потому любая власть, пусть даже самая демократическая из возможных, их не любит и не может с ними ужиться. А если за дело берется какой-то свихнутый диктатор типа Гитлера, получаются концлагеря и геноцид.
– Он просто безумец, Торнхелл. Но, говорят, избранный арканцлер еще хуже. Потому все брай уходят из Санкструма.
Вновь раздался крик – вознесся к темным тучам и оборвался хрипом, словно в горло кричащему всадили кинжал.
Амара привстала.
– Сын баклера умер.
Миг тишины… и снова полился смех, и музыкальные переборы огласили поляну. Баклер запрокинул голову, стянул шляпу и что-то весело прокричал в небо. За ним стянули шляпы и послали в небо крики остальные мужчины.
Моя проводница улыбнулась чуть заметно:
– Они желают ему счастливой дороги за порог.
Псина продолжала изучать меня взглядом. Очень любопытный был у нее взгляд, почти человеческий.
Амара наконец заметила пса и протянула руку, чтобы потрепать за холку – жест абсолютно уверенной в себе женщины, – но тот попятился и снова занял позицию мордой ко мне.
Смотрит… И чего он смотрит? Не ел же я из его миски, как в том анекдоте…
К нам приблизилась морщинистая женщина – лет, наверное, семидесяти, с гордой осанкой эльфийской принцессы, пронзительно голубоглазая. Странный контраст с точеной фигурой представляли руки – большие, жилистые, с выпуклыми
