– Тебе нужно вырвать зубы?
Господи, это-то тут при чем?
– Э-э…
– Эта женщина врачует зубы. И рвет совсем больные. Так нужно или нет?
Я покачал головой: этот интернациональный жест тут, к счастью, был известен.
– А спину вправить тебе не нужно?
Так вот почему у нее такие руки – она костоправ и массажист со стажем.
– Она и спину вправляет? Передай, я полностью здоров, мне ничего не нужно. Я благодарен за заботу.
Но женщина не уходила. Он вдруг наклонилась, сухие мощнейшие пальцы ухватили меня за подбородок и задрали голову. Я подумал, что сейчас она, как всякий уважающий себя врач, прикажет: «А теперь скажите: «А-а-а…» – и едва не распахнул рот, но врачиха уставилась мне в глаза, практически впилась взглядом, гипнотическим, страшным. К счастью, изучала она меня всего секунд пять. Затем что-то бросила Амаре и ушла к капищу, где продолжали камлать мужчины.
Амара взволнованно привстала.
– Торнхелл, ты – крейн!
Хорошо что кретином не обозвала.
Я почуял неладное и тоже встал. Женщина что-то взволнованно говорила баклеру. «Собака-наблюдака» начала чуть слышно поскуливать. Весь табор брай замер, застыл. Все смотрели на меня, и взгляды были не слишком приятны.
Адреналин, впрыснутый в жилы предсмертным криком сына баклера и уже почти рассосавшийся, снова принялся за свое: сердце начало колотиться, прогоняя сытую усталость.
«Собака-наблюдака» завыла, глядя прямо на меня. Прошло меньше минуты, и к ее вою присоединились все псы табора. Они выбрались из-под фургонов, смотрели на меня и выли. Выли с тоской, без злобы, как по покойнику, зажав пушистые хвосты между лапами. Даже я, дитя двадцать первого века, знал – если собака смотрит на тебя и воет, жди беды.
Баклер поспешил к нам, двигаясь удивительно резво для человека его комплекции. Ростом он не уступал мне, но весил примерно втрое больше. По дороге он гаркнул на собак, крикнул им что-то такое, отчего они разом смолкли и уползли под фургоны. Я помимо воли отступил на шаг.
Цыганский барон ухватил меня за подбородок и так же, как женщина-врач, впился вампирьим взглядом. Затем отпустил, разразился длинной речью, адресованной Амаре, и ушел обратно к капищу. Медленно-медленно табор вновь ожил – раздались смех, бренчание, веселые голоса, однако уже без прежнего задора. Время от времени я ощущал на себе любопытные – впрочем, неагрессивные – вгляды.
– Амара?
Она смотрела в пустоту.
– Амара?
Моя проводница покачала головой.
– Что сказал баклер?
Она бросила на меня взгляд, в котором сквозила печаль.
– Он сказал, что над тобой вьется проклятие и тебя скоро убьют, и даже если ты останешься жив, прольется немало крови. Он посоветовал мне тебя оставить, если я хочу жить. Да, и он подтвердил – ты крейн.
– Что такое «крейн», Амара?
– Человек с лишней душой.
Глава 15
Нас уложили спать под фургон, постелив на траву какой-то ветоши и выдав лоскутное одеяло, набитое, судя по шороху, чем-то вроде сена. Я думал уйти спать в шарабан, но Амара резонно сказала, что там не вытянешь ног, а значит, наутро коленкам будет невесело. Я ей поверил, у нее был опыт. Бок мой грела та самая любопытная псяка; после окрика баклера она совершенно успокоилась и даже преисполнилась некой ко мне симпатии. Ну, я ее понимал: она видела мою скорую смерть или несчастья и сочувствовала – она могла бы даже поделиться своими блохами, но вот беда – собачьи блохи не приживаются на человеке. Это я знал точно, потому лежал спокойно и не дергался, когда псина остервенело чесалась, кажется, всеми четырьмя лапами. С другой стороны меня поджимала Амара Тани – и тело ее было горячим даже сквозь одежды, которые мы, естественно, не стали снимать.
Нехорошо мне было после всех мрачных предзнаменований. Хреново. Было бы чуть лучше, поясни Амара насчет крейна, но она отказалась это делать на ночь глядя. Над головой скрипели доски – обитатели фургона укладывались спать. Я думал, что проворочаюсь до утра, но уснул быстро, несмотря на все бугры и ямки, которые с непривычки ощущал телом. К счастью, Торнхелл был обучен спать на жестком. Я уснул, еще успев подумать, что сейчас весна и в лесу нет мух, комаров, мошек и прочих летающих гадов.
Мне приснился покойный дед Слава, отец матери. Он был чем-то недоволен и без конца выговаривал мне, тряся узловатым пальцем.
«Не отступай, не отступай!» – кричал он. Я недоуменно пятился, а он шел на меня и обвинял в трусости, будто я по меньшей мере из-за этой самой трусости собирался предать Родину. Потом видение поблекло, я узрел институт, свои молодые годы и неудавшийся брак с Наташей. Мы скандалили по семь-восемь раз на дню, и это была классическая иллюстрация полного несовпадения характеров, желаний и интеллекта. К счастью, у обоих хватило ума не обзаводиться детьми, а затем и развестись. Неведомая сила проволокла меня сквозь воспоминания, затем выдернула на улицу и вознесла, аки святого, ввысь, но, когда я задрал голову, в небе распахнулась черная дымная воронка, и меня засосало туда, в гудящую, орущую на тысячу голосов черноту, и закрутило там, замотыляло, а голоса слились в общий хор, и выкрикивали они хрипло и страстно одну только фразу:
«Отдай душу! Отдай душу! Отдай душу!»
На этой замечательной ноте меня разбудил истошный женский взвизг.
Я попытался вскочить, однако оказалось, что кто-то – ха, я могу угадать с первого раза, кто – заботливо подоткнул одеяло вокруг моей благородной персоны со всех сторон. С одеялом пришлось бороться несколько долгих секунд, в течение которых я окончательно проснулся и увидел над головой синее небо с кудрями облаков.
Рядом лежали шпага, шляпа и моя торба. Никаких следов брай, кроме отпечатков колес и черных проплешин от костров. Словно и не было никого. Ах да – одеяло и подстилку они нам оставили.
Амары нет – как и ее вещей. Брай забрали ее с собой, что ли? Похитили? Только зачем им рябая и беззубая девка?
Откуда донесся крик? Я прислушался. Тишина. Покрутил головой, увидел наш шарабан, рядом – стреноженных монастырских лошадок у дороги, по которой мы вчера прибыли.
Крик. Я ведь явственно слышал крик. Откуда? Ну не из сновидения же? Он точно был. Я напряг слух: давай, еще разок, ну же! И вновь – тишина.
– Амара? – Нет ответа. Я набрал воздуха в грудь и крикнул уже что было сил: – Амара!
О’кей, Гугл, что делать? Да ладно, чертово изобретение Брина, молчи, я знаю, ты ничем не поможешь.
Я прислушался снова. Откуда-то доносился сапожнически грубый мат. Причем в женском исполнении. Различить слова было трудно, но это совершенно точно мат, вот с этим ошибки никак быть не может. Женский голос выкрикивает самые грубые ругательства. Само по себе уже настораживает.
Я оголил клинок шпаги и начал двигаться в ту сторону, откуда доносилась брань. Вломился в подлесок, в кусты шиповника, злые, колючие, как кошачьи когти, оцарапал щеку, руки, сгоряча рубанул шпагой ветви. Кромка лезвия была заточена как бритва. Потом увидел, что сбоку вьется малоприметная тропка, которую не заметил спросонья, и прорубился к ней. Во рту ощущался ужасный привкус. Полкоролевства…
