Ладонь вспотела на эфесе. Я двигался по тропке, больше не издавая призывных кличей. Инстинкты подсказали – лучше себя не выдавать.
Впереди наметился просвет, брызнули в глаза солнечные искры. Я замер у края прогалины, на высоком речном берегу, заслоняясь ладонью от солнца. Река была довольно широкая, другой – низкий – ее берег был покрыт кустарником и лесом, и тянулся этот лес, подернутый утренней дымкой, насколько хватало глаз.
Действие на берегу было в самом разгаре. Группа оборвышей взяла женщину в круг и, глумясь, перебрасывала ее друг другу, как манекен. За пару секунд наблюдения я отметил, что женщина абсолютно нага – такой вот факт! На мраморнобелой, не знавшей загара коже играли солнечные лучики. И еще она была блондинка, ну этого я не заметить никак не мог, блондинка как сверху, так и снизу, причем я успел отметить, что блондинка натуральная, цвет ее волос имел глубину и даже небольшой охристый оттенок, но это уже детали.
Амара!
Она выглядела разъяренной, не растерянной – разъяренной. Это из ее уст вылетали грубейшие ругательства. Она не владела ситуацией и знала, что сейчас произойдет, но именно изнасилование и глумеж ее не пугали – пугало и злило ее то, что она не может противостоять уродам – она была как манекен, брыкающийся, матерящийся манекен, с которым могли сделать что угодно.
Я придержал порыв выметнуться из кустов борзым кабанчиком. Оценил ситуацию. Сердце колотилось. Оборванцы разбросали свое оружие – вилы и топоры, и в целом у меня были хорошие шансы, если я нападу внезапно. Но что делать? Убивать? Но я никогда не убивал человека!
Их семеро. Ё-моё…
Потеха закончилась: Амару завалили на спину и окружили плотной толпой.
Помылась, называется, утречком…
Я выскочил, в два прыжка преодолел расстояние до толпы. Примерился и вмазал одному рукояткой эфеса по затылку. «Тяжкие телесные», если выживет. Сотрясение мозга, и, кажется, проломленный череп. Он повалился вперед, на Амару. Меня заметили, раздались крики. Я хлестнул еще одного по заднице клинком, третьему врезал по щеке, стараясь не поворачивать клинок острой кромкой – увидел, как, лопнув, щека полыхнула багряным. Однако прочие были не лыком шиты. Они разбежались и принялись собирать свое оружие. Не удалось их разогнать ухарством.
Я застыл, растерялся – мне полагалось колоть и рубить, то есть убивать, а я не мог себя заставить, просто не мог. А они уже подбирали оружие… Бородатые, рябые, заросшие, они скалились в беззубых улыбках, они уже видали такое, что мне и не снилось, и уже делали такое, от чего волосы на моей голове могли враз поседеть. И они плевали на страх, на какого-то чудака со шпагой, который не порубил их в фарш, а просто попытался избить.
По книгам я знал, что, если в руках профессионала – хорошо заточенная шпага, он может в считаные секунды нарезать бефстроганов из бездоспешных. Почему четыреста конкистадоров в свое время покорили сотню тысяч ацтеков? Они не боялись убивать и были профессионалами именно в этом деле. Они резали и кромсали несчастных индейцев. А деревянные щиты и просоленные рубашки ацтеков для толедской стали выглядели просто насмешкой.
Но я не мог заставить себя убивать.
Тут из-за берегового откоса выбрался еще один человек. Голый по пояс, брюхатый; вода блестела на шерсти, густо покрывающей грудь. На лбу его виднелось лиловое, похожее на заостренный кошачий зрачок клеймо: наверняка беглый каторжник. А к поясу с толстой медной бляхой был пристегнут меч.
Человек ухватил картину целиком, все понял, злобно крякнул, выхватил оружие и побежал на меня, что-то крича своим. Это был огромный боров. Меч в его руке отсвечивал золотым и багряным.
Он надвинулся, ударил мечом. Я неумело подставил шпагу под удар, железо лязгнуло о железо. Выродки что-то закричали. Боров ударил еще раз, размашисто, я парировал неумело, и шпага сотряслась мелкой дрожью, болезненно отдавшейся в руку.
Человек рассмеялся жирными губами. В его пасти тоже недоставало нескольких зубов, а те, что были, являли собой ночной кошмар стоматолога.
Я зашаркал по росистой траве, рука немела от ударов.
Человек заржал, наморщив лоб, отчего клеймо-зрачок собралось в гармошку. Фехтовал он ужасно, но я-то был еще хуже. Увы, но Белек не подарил мне навыков Торнхелла касательно боя холодным оружием. Пока только превосходящая длина моего клинка и рук спасали от смерти.
Краем глаза я увидел, что прочие члены банды, собрав оружие, начали приближаться ко мне.
Только этого не хватало…
Клейменый мордоворот ухмыльнулся и что-то крикнул своим. Не знаю, что случилось затем… вернее, как это случилось; возможно, отчаяние придало мне сил, но я, увидев, что меч на какую-то секунду опустился, сделал шаг навстречу и ударил шпагой в брюхо каторжника.
Мерзкие ощущения. Я извлек шпагу. Клеймо на лбу каторжника разгладилось. Он выдохнул и снова попытался атаковать, находясь в шоковом состоянии, но я с силой отбил удар, а потом еще раз ударил по мечу, выбив его из кургузых пальцев.
На лице громилы наконец проявилась гримаса боли, колени подломились, он упал на траву и принялся громко орать, перемежая вопли с ругательствами.
Но его крики перебил громкий сапожнический мат.
Я поднял голову и обомлел. Я увидел, на что способна истинная фурия. Амара носилась по обрывистому берегу, придерживая полные груди левой рукой. В правой у нее был кинжал. Я даже не знаю, с чем сравнить это зрелище… сверкающей убийственной наготы. Алебастрово-белая кожа в капельках росы мерцала на солнце. Груди вздрагивали, ягодицы – прекрасной формы! – подпрыгивали. Мелькало рыжеватое пятно там, где его носили все женщины до годов, пожалуй, девяностых, пока сексуальная мода окончательно не двинулась в сторону эпиляции. Амара металась по берегу, истошно ругалась и убивала. Убивала без жалости. Убивала мастерски. Настолько мастерски, что я… я залюбовался процессом. Вилы и топоры – это было не то оружие, что способно остановить смертельный полет длинного кинжала.
Неудалые насильники пытались сопротивляться, но она не принимала и даже словно не видела сопротивления. Она убивала.
Последнего она настигла на краю обрыва, он пытался спрыгнуть в реку, но Амара догнала прыжком, с силой всадила кинжал куда-то в область левой почки. А затем, не удержав равновесия, карающая Немезида кувырком полетела с обрыва вместе со своей жертвой.
Наваждение спало.
И тут же я услышал крики. Нет, панические вопли о помощи.
О боже мой, да она, кажется, вознамерилась утонуть?..
Я бросил шпагу на траву и подбежал к обрыву. Так и есть – болтается на глубоком месте у обрыва, бьет алебастровыми руками по воде, хлебает воду и… тонет!
– Торнхелл! Торнх… фр-р… хелл!
Она ушла под воду, затем появилась, открывая рот. Глаза стали пустыми – верный признак паники, которая охватывает любого, кто начинает тонуть.
Я сбросил обувь и кинулся в реку не раздеваясь. Подплыл парой мощных гребков. Сильные женские руки тут же обвили и, надавив, увлекли меня под воду.
Разум ее отключился, работали только
