При виде вельможи старец поклонился.
– Будь здоров, дед Феодосий! Желаю тебе прожить еще столько же, сколько тебе уже довелось.
– Эх куда хватил! Люди столько не живут. Пора уже к Господу на суд.
– Успеешь. Что по делу?
– С полуночи у потайных ворот обители, – сказал старец и кивнул на Холодова. – Андрюша знает, где это. Тебя с иноком будет ждать монахиня Евдокия. Она отведет вас в келью сестры Марфы. Настоятельница матушка Софья про встречу не ведает, посему осторожней.
Губанов повернулся к Холодову.
– Веди, Андрюша. Первый час уже.
Трое мужчин вдоль реки добрались до монастыря.
Вскоре Андрюша заметил тень.
– Вон, у березы кто-то.
Губанов тихо позвал:
– Сестра Евдокия.
– Тут я. – Монахиня подошла к ним. – А чего вас трое? Уговор о двоих был.
– Один тут останется.
– Тогда пошли. Сестра Марфа ждет.
– Сумеем незаметно в ее келью попасть?
– А чего я тогда ждала вас?
– Тоже верно. Веди, сестра, за помощь отблагодарю, – проговорил Губанов.
– Не нужно мне ничего. Не за деньги я помогаю, а только ради бедной сестры Марфы.
– Дело твое.
Евдокия хорошо знала обитель, провела мужчин такими закутками, где их никто не видел, остановилась, тихо постучала.
Дверь открылась. На пороге стояла пожилая монахиня, в которой несмотря ни на что угадывалась женщина знатная, важная. В руке у нее была свеча.
– Ступай к себе, Евдокия, потребуешься, позову, – сказала она.
Молодая монахиня прошла в соседнюю келью, а пожилая позвала за собой князя и Отрепьева.
У себя она указала на скамью.
– Садись, Иван Петрович. За долгие годы ты первый, кого я рада видеть.
– Господь знает, Мария Федоровна, что я всеми силами старался помочь, но…
– Не кори себя, не твоя вина в том, что мы не ушли из Углича. И не называй меня прежним именем. Я сестра Марфа!
– Как скажешь, царица.
Мария Федоровна Нагая покачала головой.
– И царицей не называй. Говорю же, сестра Марфа я.
– Недолго, сестра Марфа, тебе томиться в этой обители.
– Это одному Господу Богу ведомо.
– Не только.
– Не богохульствуй, Иван Петрович.
– И не думаю.
Мария Федоровна пристально, насколько позволял сумрак, вгляделась в Отрепьева, вздохнула.
– Да, Дмитрий теперь, наверное, вот таким и был бы. – Она вытерла скупую слезу. – Очень похож. А ну-ка, правый рукав подыми!
Отрепьев удивился, но исполнил повеление.
Мария Федоровна ахнула и заявила:
– Этого быть не может.
– Что такое? – встрепенулся князь Губанов.
– Родимое пятно выше кисти.
– Что? Пятно?
– Да, такое же было и у сына. Чуть побольше и немного в стороне. Надо же! Если это и случайность, то посланная свыше.
Отрепьев опустил рукав и смотрел на монахиню, когда-то бывшую царицей, женой самого Ивана Васильевича Грозного.
– Так наш уговор остался в силе? Или ты приняла иное решение? – спросил Губанов.
– Ради того, чтобы выкинуть с трона и извести Бориску, я пойду на все. На нем вина в смерти моего малолетнего сына. Он мешал Годунову занять трон. Погоди, князь, я сейчас. – Царица-монахиня прошла в угол кельи, тут же вернулась, протянула Губанову какой-то сверток. – Тут бумаги, подтверждающие, что их обладатель является царевичем Дмитрием, главное – выписка из церковной книги о его рождении. Люди Годунова искали их, но верные друзья помогли, спрятали. Я сохранила и золотой наперсный крест сына. Это лучшее доказательство, что человек, носящий его, воистину царевич. Возьми, Дмитрий, – назвав так Отрепьева, она передала ему крест. – Надень и носи всегда.
– Благодарю, матушка.
Монахиня закрыла лицо.
– Все, князь, нет сил. Вы получили то, что вам нужно было, и ступайте с Богом.
– Да, сестра Марфа. Но разреши еще только один вопрос.
– Быстрее, Иван Петрович.
– Тебе надо будет принародно подтвердить, что Григорий – твой сын, спрятанный от людей Годунова.
– Я же сказала, князь, что ради мести Бориске пойду на все, в том числе и на признание этого человека своим сыном. Пусть меня после Господь осудит за этот грех. Но в равной мере и Бориску, проложившего себе путь к трону обманом, коварством и кровью.
– Да, сестра Марфа. Благодарствую. Мы уходим.
– Погодите!
Мария Федоровна подошла к стене, постучала.
Тут же объявилась Евдокия.
– Сестра, проведи их!
Князь Губанов, его люди и Отрепьев вернулись на Москву в середине августа, когда оправдались самые худшие ожидания, касающиеся урожая этого, 1601 года. После обильных дождей, прохладных редких погожих дней вдруг начались заморозки, кое-где выпал снег. Похолодало так, что люди надевали зимнюю одежду. Всем стало очевидно, что голода не избежать. После первых заморозков цены взлетели в десятки раз. Особенно тяжело приходилось крестьянам и жителям малых городов. В столицу купцы еще везли продукты, в провинции же люди обходились тем, что есть. А было немного.
Князь Харламов встретил путников и тут же закрылся в зале вместе с Губановым. Отрепьев ушел в комнату. Холодов смотрел, как ставят коней в конюшню, сколько кладут сена, чистой ли воды льют.
Фадей же нашел Закатного у новой только что построенной бани.
– Кого я вижу? – воскликнул тот, завидев Костыля. – Здорово, друг!
– Рад видеть тебя, Степа. Ну и как тут у вас на Москве?
– Да мы-то на подворье князя нужды не знаем. На посаде хуже, на окраине вообще плохо.
– Не хватает хлеба?
– Хлеб-то еще есть, только не каждый может купить его. Люди рыбу ловят, благо той хватает, грибы пошли. Народ скотину режет.
– А давай-ка мы с тобой выпьем по чарке за встречу.
Тут к ним подошел Андрюша и сказал:
– Фадей, нас с тобой князья к себе зовут. Идем. Сам знаешь, они ждать не любят.
– Вот и выпили, – буркнул Фадей. – Ладно, успеется.
В зале уже сидел на лавке Отрепьев. Холодов и Костыль устроились рядом с ним. Вельможи, конечно же, расположились в креслах.
Губанов поднялся, прошелся по зале и проговорил:
– Дело наше продвигается. Пришла пора Григорию уходить не только из Москвы, но и вообще с Руси.
Отрепьев, Холодов и Костыль переглянулись.
Губанов же продолжил:
– Потому вам, Андрюша и Фадей, надо сейчас ехать в город, к торговым рядам. Закатный растолкует вам, где там отыскать пекаря Емельяна Лопыря. Вы скажете ему, чтобы вечером монахи Мисаил и Варлаам, которые выказали готовность бежать с Григорием, вышли к берегу реки у Варварки, где раньше подворье Романовых было. Пусть они будут там, как пробьют колокола в храмах, после молитвы, да посматривают, чтобы никто из людишек Семена Годунова к ним не прицепился. Ясно?
Холодов кивнул.
– Это ясно, но вопрос у меня имеется.
– Спрашивай, – разрешил князь.
– А коли пекарь Емельян станет пытать, для чего монахам на Варварку идти?
– Не тот он человек, чтобы нос не в свои дела совать, ничего спрашивать не будет.
– Понятно.
– А коли понятно, то отправляйтесь на Москву. Идите пешком, так будет неприметнее. За все в ответе Андрюша, он старший. Ты, Фадей, слушай его, как меня.
– Да так оно завсегда и было.
– Ты понял?
– Понял, князь.
– Ступайте.
Костыль с Холодовым покинули залу, прошли двор, оказались на улице.
– Андрюша, князь
