– Ишь ты, полководец нашелся. Войско на Москву! Да кто он такой? Король Речи Посполитой даже в голодные годы не решился пойти на Русь, а тут какой-то холоп, возомнивший себя наследником престола, желает войну со мной!
– Тогда чего же ты беспокоишься, государь?
– Сам понять не могу. Вроде и нет в самозванце Гришке Отрепьеве особой опасности, однако войско, пусть и худое, совсем малое, соберет не для того, чтобы на границах стоять. Как он один мог такое сотворить? Был дьякон, а стал наследник престола. Из Москвы ушел, введя в заблуждение самого патриарха, границу пересек, в Речи Посполитой принят был с почестями. На это деньги немалые нужны. Откуда они у самозванца? Не поляки же на Москву прислали?
– Нет. Кто-то из наших вельмож опекал его на Москве и далее.
– Семен докладывал, что Гришка служил Романовым, в ночь разгрома вместе со всеми оборону держал. Но не сгинул, как другие, вышел как-то с осажденного подворья. Значит, ждали его или вывели тайным ходом. Над этим вором стоит тот самый человек, который спас его.
– Так Семен Никитич до сих пор не выяснил, кто мог прятать самозванца на Москве.
– Люди говорят, будто только Романовы и могли. Но их нет, а Гришка в Польше.
– Да плюнь ты на него, государь. Побьем этого пса, в цепях на Лобное место притащим.
Годунов неожиданно спросил:
– А ты, Василий, ничего в Угличе не упустил? Может, все же жив остался Дмитрий?
Шуйский изобразил возмущение.
– Да как же ты мог такое помыслить, государь? Все было расследовано тщательно. Дмитрий погиб в Угличе, в этом нет никаких сомнений.
– Но Мария Нагая не признает этого.
– С ума сошла, наверное.
– Привезти бы ее на Москву, да заставить при народе сказать, что в Угличе случайно погиб именно царевич Дмитрий, а тот человек, о ком слухи по всей Руси бродят, – самозванец и вор. Да только запоздали с этим. Надо было раньше. Но где же Семен? Час ждем. Стрелецкий голова Смирной-Отрепьев еще вчера вернулся на Москву.
Тут в массивную дверь кто-то постучал.
– Входи! – крикнул Борис.
В комнату зашли Семен Никитич Годунов, два года назад ставший боярином, и стрелецкий голова Никита Смирной-Отрепьев, родной дядя Гришки.
Войдя, и боярин, и голова поклонились государю.
– Садитесь, – сказал тот. – Рассказывай, Никита, как съездил в гости к полякам, чего узнал, с кем встречался. Обо всем и подробно.
– Добрался до Кракова без происшествий. Великий канцлер Замойский от встречи со мной отказался, и гетмана Жолкевского в городе не оказалось. Но все же кое-что узнал. Король принимал самозванца. Представляли его по настоятельной просьбе нунция Рангони князь Константин Константинович Вишневецкий и Самборский воевода магнат Ежи Мнишек. Подробности разговора мне неизвестны. Знаю, что король не признал самозванца царевичем, хотя у того и были доказательства.
– Какие именно? – спросил Годунов.
– Не знаю.
– Что же тогда ты знаешь-то?
– Из Кракова Гришка направился в Самбор, имение Мнишека. Там тот будто бы сосватал за него юную дочь и начал собирать войско. Сигизмунд якобы разрешил ему занимать для этого деньги у магнатов.
– Значит, король все-таки тайно признал расстригу, – проговорил Годунов. – Ты видел Гришку?
– Откуда? Он же уехал в Самбор, а мне туда путь закрыт был. Пытался, не вышло. За мной смотрели.
– Это все? – спросил Годунов.
– Нет. Покуда был в Кракове, ко мне явился человек из Самбора, не назвался, о себе ничего не сказал. От него я узнал, что в местечке Ляшки Мурованы и собирается войско самозванца для похода на Москву. Дело идет с трудом. Наемников мало, есть казаки, но тоже немного. Летом выступить не успеют. Человек этот не уверен, что самозванец не тронется осенью, хотя и опасается засесть в грязи. Если пойдет на Москву, то через Смоленск. Я его подробней расспросить хотел, но он отказался говорить, ушел.
– А не посланец ли это самого Отрепьева? – сказал Шуйский.
Семен Годунов пожал плечами.
– Ему-то это зачем? Да и что такого сказал тот человек? Понятно, что раз самозванец ушел в Самбор, то и войско будет собираться именно там. То, что дела плохо идут, тоже объяснимо. Свои деньги Мнишек тратить не желает, а другие дают не столько, сколько надо. Время идет. Летом вор на нас не двинется. Осенью тем более. Думаю, что если самозванец и решится идти на Москву, то весной. За зиму он и денег побольше соберет. Так что покуда нам беспокоиться не о чем.
Все ждали реакции царя, но тот неожиданно встал и вышел из комнаты.
Князь Шуйский удивленно посмотрел ему вслед.
– Наверное, подагра разыгралась. А жалиться царь не любит, – сказал Семен.
– Ну тогда, Никита, ступай к себе и ни слова никому о том, где был и что делал! Ты понял меня? – проговорил Шуйский.
– Как не понять, князь? – Смирной-Отрепьев ушел.
В комнате остались князь Василий Шуйский и боярин Семен Годунов.
– Что-то неладное с царем произошло, – проговорил князь Василий.
– Хворь внезапно вернулась. Борис Федорович как-то побледнел в конце разговора.
– Возможно. Лечиться ему надо, да недосуг. Делов-то в государстве невпроворот. А тут еще этот самозванец. У нас же войска сейчас далеко не те, что были. Из дальних крепостей ратники бегут, воевод не слушают.
– Но покуда явной угрозы нет. Я согласен со стрелецким головой. Самозванцу в этом году не удастся поход на Москву. Поведи он войско осенью, и засядет оно в грязи, на непроходимых дорогах. Придется вору Гришке до весны в Самборе сидеть.
Семен Годунов вздохнул.
– Коли просто отсиживаться, так и ладно, но за зиму он может умножить силы. Их надо копить и нам, а хворь не дает Борису Федоровичу заниматься делами. Да и недовольство в государстве велико. Почему чернь так невзлюбила его?
Шуйский усмехнулся.
– Коли одна бы чернь, Семен Никитич, то полбеды. Князья да бояре многие против него настроены. Гришку Отрепьева на царство не поляки тянут. Его кто-то из наших вельмож ведет.
– Да вроде и некому. Были Романовы, которые представляли опасность, так разгромили их. Твой род стоит за Бориса Федоровича. Басмановы тоже. Ума не приложу, кто мог Отрепьева поднять.
– Ну, если ты того не ведаешь, то никто другой тем более. Ладно, поговорили, послушали посланника, пора и честь знать. Своих забот хватает.
– Это так. А я пойду до царя. Чего это он так неожиданно ушел? А то и лекарей вызвать некому будет.
– Да, ты уж заботься о нем, – сказал Шуйский и как-то странно скривился, словно почувствовал боль.
Это не осталось без внимания Семена.
«А ведь Василий, князь Шуйский, и сам не прочь завладеть троном», – подумал он.
Борис Годунов действительно почувствовал боль в суставах.
«Надо же было вернуться хвори! – подумал он. – Да еще тогда, когда требовалось обсудить вопрос укрепления крепостей и границ. Я не знаю, что замыслил самозванец,
