– Но… но… – в голове у О’Брайена была такая сумятица, что он насилу ухватился за какую-то отчетливую мысль: – … но все вы были так тяжело больны!
– Этот симбиоз устанавливается не так-то легко, – согласился Смейзерс. – И человеческий организм не в точности таков, как марсианский. Но теперь все это позади. Мы возвратимся на Землю, распространим там «болезнь Белова» – если хочешь и дальше так это называть, – и займемся исследованием времени и пространства. Хотелось бы в конце концов разыскать марсиан там… в том месте, куда они переселились.
– И тогда пойдут уж такие войны, каких мы и в страшных снах не видали!
Тот, кто был прежде помощником инженера Томом Смейзерсом, покачал головой:
– Войн больше не будет. Среди тысячекратно возросших духовных способностей есть одна, которая связана с тем, что можно назвать нравственными понятиями. Мы, те, кто прилетел сюда, в силах предотвратить любую готовую сейчас разразиться войну – и предотвратили бы, но когда нервная система жителей Земли соприкоснется с «микробом Белова», всякая опасность минет безвозвратно. Нет, войн больше не будет.
Молчание. О’Брайен пробует собраться с мыслями.
– Что же, – говорит он. – Не зря мы слетали на Марс, кое-что мы тут нашли, верно? И если мы намерены возвращаться на Землю, я, пожалуй, пойду выверю взаимное положение планет и рассчитаю курс.
И опять, еще отчетливей, чем прежде, это странное выражение в глазах Смейзерса.
– Не нужно, О’Брайен. Мы возвратимся не тем способом, каким прилетели сюда. Мы это проделаем… ну, скажем, быстрее.
– И то ладно, – нетвердым голосом сказал О’Брайен и поднялся. – А покуда вы тут разработаете все в подробностях, я натяну скафандр и сбегаю в этот самый марсианский город. Я тоже не прочь подхватить «болезнь Белова».
Тот, кто был прежде Томом Смейзерсом, что-то проворчал. О’Брайен остановился как вкопанный. Он вдруг понял, что означает странный, пугающий взгляд, каким смотрел на него тогда Белов, а теперь Смейзерс.
В этом взгляде была безмерная жалость.
– Да, верно, – необычайно мягко и ласково сказал Смейзерс. – Ты не сможешь заразиться «болезнью Белова». У тебя природный иммунитет.
ПОСЛЕСЛОВИЕЛетом, до того, как была написана эта вещь, я встретил человека, профессора небольшого университета, рассказавшего мне исполненную морали историю из своей жизни, которую я вряд ли когда-нибудь смогу забыть. Он всегда очень гордился своим IQ уровня гения и с подросткового возраста мечтал о женитьбе на женщине с таким IQ, которое по крайней мере гарантировало бы, что он станет отцом совершенно бриллиантовых детишек. Он встречал таких женщин, которых никто не считал особо привлекательными – зато они находились несколько дальше по шкале Уэслера-Бельвью, чем он сам, – и немедленно предлагал вступить в брак.
Его будущая жена, казалось, испытывала те же эмоции в отношении физического притяжения между ними, но – ключевое отличие – она больше всех прочих дам соглашалась с ним в вопросе объединения их исключительных генов. Через год брака появился ребенок. Он не был бриллиантовым. Он даже не обладал нормальным интеллектом. Ребенок сильно отставал – в терминах IQ – находясь где-то рядом с уровнем дебила. Жена развелась с ним и, получив работу в другом штате, бросила его с ребенком.
«Мы согрешили, – сказал он мне. – Согрешили против законов секса. Это было так, словно мы спаривались за деньги, а не из любви. И получили ребенка, рожденного не от взаимной любви, а от генетической алчности. Мы заслужили то, что получили»
О’кей. Это часть того, что сделало этот рассказ. Переведем дыхание…
Итак, за два года до Спутника и через десять лет после Лос-Аламоса я написал «Недуг», создав его из отчаянной надежды и страха. В отличие от Эйзенхауэра, президента (который, пустив слезу после появления Спутника, сказал «но мне ведь никто и никогда об этом не говорил!»), я чувствовал, что мы уже достигли возможности космических путешествий, и хотел увидеть, как они осуществятся – еще при моей жизни – и не особенно заботился о том, кто или что в итоге осуществит это. Мне хотелось видеть моих друзей, говоря словами первого научно-фантастического рассказа, который я прочел, «наконец ступившими на почву другого мира».
Это была отчаянная надежда. Страх – мы были в середине Холодной войны, – который я испытывал в 1955-м и все еще чувствую в 2001-м (невзирая на наше сегодняшнее господство в однополярном политическом мире), является наиболее проклятым вопросом, стоящим перед нами и наиболее проклятым ответом, преследующим нас. Однако же между нами и Советским Союзом сейчас нет непримиримых разногласий, и мы с Советским Союзом в данный момент не занимаемся лихорадочным накоплением ядерного оружия в приготовлении к ядерному Рагнарёку. Да и зачем? Советского Союза больше нет.
Остаются еще народы, и секты, и частные лица (к примеру, Индия больше не рассматривается в роли хорошего парня), которые считают нас другой версией Сатаны, – и мы предоставляем им наконец подобную кровавую честь. Рагнарёк – все еще крошечным, но отчетливым пятном, пылает на горизонте сегодняшнего времени. И все еще может достигнуть меридиана. Эта история была написана как сумасшедшее, запутанное, истерично-патетичное предложение не допустить пересечения опасного меридиана.
И напоследок: когда рассказ вышел из печати, мой приятель, профессор с высоким IQ, позвонил мне, желая рассказать, на каком этапе пребывает сейчас в отношениях со своим ребенком. «Это изменило мою жизнь, придало новое направление всем моим исследованиям, – сказал он. – Меня интересовали только особо одаренные дети – их обучение, их социализация, их проблемы. С рождением моего ребенка я интересуюсь вопросами отстающих в развитии детей – детей, нуждающихся в помощи всех и каждого. И делаю очень полезную и нужную работу».
«Вы могли бы сказать, что Бог указал вам новый путь», – сказал я.
«Да уж, – ответил он. – Ну его к черту, Бога».
Написано 1955 году, опубликовано 1955-м
Проблема слуги
Настал день полного контроля…
Гаромма, Слуга Всех, Холоп мира, Раб цивилизации, коснулся лица кончиками пальцев, источавших едва уловимый аромат, закрыл глаза и позволил себе насладиться чувством полного могущества, абсолютного могущества, того могущества, о котором ни один человек до сего дня не мог даже мечтать.
Полный контроль. Полный…
За исключением одного человека. Одного хитрого, амбициозного авантюриста. Одного очень полезного человека. Приказать ли задушить его после обеда прямо за
